Однажды подтянутая блондинка вынула из ушей серьги, подкинула их в ладони и предложила мне выполнить одно упражнение.
— Сейчас вы расскажете мне, как проходил ваш обед с тем человеком, что вас преследовал. Вы понимаете, о ком я.
Я качнула головой.
— Я видела все его выкрутасы вокруг десятков молоденьких сотрудниц, но я хочу знать, как конкретно он действовал. Покажите мне его самодовольство, похоть, грубость, спесь. Давайте, вперед! И — ни одного из тех слов-абстракций, которые я только что употребила! Только детали! Только конкретные вещи!
Я с недоверием смотрела на нее. Все-таки речь шла об одном из ее коллег… А вдруг это ловушка? Я колебалась. Пытливо вглядывалась в то, как она перебрасывает свои сережки из ладони в ладонь, и искала следы двойной игры, признаки страшного предательства.
— Вы что, боитесь?
Зачем ей все это? Чего она ждет взамен? Какую западню мне готовит?
— Если вы не наберетесь смелости, у вас никогда ничего не получится. Ни в писательстве, ни в чем другом. Спасение придет только от вас самой. Ваше спасение. Никто другой вам не поможет. Нет никаких других. Никогда ничего не ждите от других.
Она протягивала мне руку, предоставляла возможность говорить, выражать свои мысли, утихомиривать свою злость. Я этого не знала.
— Не торопитесь. Подумайте. Я уверена, что у вас получится. Поверьте в себя.
Я воспользовалась отсрочкой. Мы работали в одной комнате. Я стала шпионить за ней. Слушала, как она разговаривает по телефону. Как уточняет информацию, дает поручения. Со всеми держится на равных. Не фамильярничает и не командует. Уверенная в себе. Спокойная. Неизменно вежливая с курьерами, секретаршей, уборщицей. Я отмечала все это, и моя недоверчивость таяла день ото дня, чтобы в конце концов съежиться до размеров полузабытого смутного подозрения.
В один прекрасный день я выложила перед ней на стол три машинописные странички — рассказ о том, как я обедала с коричневым начальником в звездном ресторане. Она читала, не выпуская из пальцев зажженной сигареты, внимательно прищурившись. Потом подняла голову, посмотрела мне прямо в глаза и сказала просто и вместе с тем торжественно:
— Самое то. Вы въехали. Вы все поняли.
Передо мной распахнулась дверь. Меня ослепил белый свет. Солнце изливалось лучами на землю, ангелы с архангелами трубили в свои небесные трубы. Толстой с Набоковым дружески похлопывали меня по плечу и говорили поздравления. У меня вырвался громкий крик, хриплый и победительный, я воздела руки кверху, водрузила на верхней ступени пьедестала почета свою черную перчатку и пропела гимн во славу себе. Еле-еле удержалась, чтобы ее не расцеловать, — она бы не поняла. Впрочем, чтобы положить конец телячьим нежностям, она тут же заговорила снова: