ыехал мужик в поле пахать. Пашет — сеет, пашет — сеет… Глянет на небо, как задачливая
[39] подойдет планета, так и бросает зерно в землю. Сеет себе не спеша.
Едет царь Пётр мимо, видит, что мужик поглядывает все на небо: поглядит-поглядит — зерно бросит, опять сколько-то времени пройдет — опять горсть бросит.
Царь диву дался:
— Что бы это было такое, с чего это мужик на небо глядит, когда сеет?
Послал кучера мужика кликнуть.
— Тебя царь кличет.
— Некогда мне, вишь, пашу-сею.
— Ступай, спрашивать тебя хочет.
Подходит мужик к царю, шапку снял, кланяется:
— Чего звать изволили?
— Что ты делаешь?
— Ай не видишь? Хлеб сею.
— А зачем же ты на небо глядишь всё время?
— Планиду[40] гляжу, как подойдет задачливая, так и бросаю зерно, незадачливая — обожду малость, потом опять сею.
— А почем же ты знаешь?
— Я-то? Я всё знаю, и твою жизнь знаю.
— Что ж ты знаешь?
— Всё знаю. Жизнь твою знаю и смерть вижу, потому я гляжу планиду.
— Ну, скажи, что ты знаешь?
— А то знаю, что ты хоть и царь, а воровать пойдёшь.
— Как так?
— Да так, на Велик день[41] через год воровать пойдёшь, а не пойдёшь воровать — смерть тебе на роду написана в этот день.
Простился царь с мужиком и поехал домой.
Сколько времени прошло — Велик день подходит. Вспомнил царь про мужика того и думает: «Может, и правду старик сказал, надо идти воровать. Царское ли это дело — воровать?!»
Он и воровать-то не знает, как.
Послал Пётр в Велику субботу[42] на толкучку старья какого-нибудь купить. Принесли ему. На кухне спрятал, стал дожидаться вечера.
К заутрене собираться время.
Собрался к заутрене, проводил жену в церковь, а сам домой… Зашёл с кухни, чтоб не видал никто, снял с себя одежду царскую, босовиком[43] оделся. Вышел по чёрному ходу на улицу и не знает, куда ж ему идти воровать, и воровать-то не знает, как.
Постояли постоял и пошёл по улице прямо куда глаза глядят.
Люди все к заутрене идут с куличами, с пасхами, а ему воровать надо.
Видит он: полиция в обход идёт. Он и не знает, куда деваться.
Притулился у ворот каких-то и стоит ждёт, трясётся, когда пройдут полицейские.
Глянул — ещё какой-то в угол прижался, босовик тоже.
— Не один я, значит, такой-то!..
Разглядел и его босовик и спрашивает:
— Ты что?
— Воровать иду!
— А куда идёшь?
— Да мне всё равно куда…
— Пойдём вместе, товарищем будешь. Я тоже по этому делу собрался. Велик день подошёл, а разговеться нечем, надо воровать идти.
— А куда ж мы пойдём?