Наступила глубокая зима, и с ней пришла лихорадка. Мне везло, я редко болел, но через неделю после того, как мы добрались до Дунхолма, я начал дрожать, затем потеть, а потом почувствовал себя так, словно медведь скребет когтями внутри моего черепа.
Брида приготовила мне постель в маленьком доме, где день и ночь горел огонь.
Зима была холодной, но порой я думал, что тело мое горит, а временами дрожал, словно лежал на постели изо льда, хотя огонь ревел в каменном очаге так неистово, что опалил балки крыши. Я не мог есть. Я стал слабым. Я просыпался ночью, иногда думал о Гизеле и своих потерянных детях и плакал.
Рагнар сказал — я бредил во сне, но я не помню этого безумия, помню только, что был убежден, что умру, поэтому заставил Бриду привязать мою руку к рукояти Осиного Жала.
Брида приносила мне настои из меда и трав, кормила меня с ложки медом и заботилась о том, чтобы маленький дом был защищен от злобы Скади.
— Она ненавидит тебя, — сказала Брида однажды холодной ночью, когда ветер трепал тростниковую крышу и надувал кожаную занавеску, служившую дверью.
— Потому что я не дал ей серебра?
— Да.
— Там не было сокровища, — сказал я. — Сокровища, которое она описывала.
— Но она отрицает, что прокляла тебя.
— А что еще могло быть причиной болезни?
— Мы привязали ее к столбу и показали ей бич, но она клянется, что не проклинала тебя.
— Она прокляла, — горько проговорил я.
— И она продолжала отрицать это, когда ее тело покрылось кровью.
Я посмотрел на Бриду — темноглазую, с лицом, затененным диким черными волосами.
— И кто пустил в ход бич?
— Я, — спокойно ответила она. — А потом отвела ее к камню.
— К камню?
Брида кивнула на восток.
— На другом берегу реки, Утред, есть холм, а на холме есть камень. Большой камень, стоящий торчком. Его поставили там древние люди, и в нем есть сила. У камня есть груди.