— Этот малый, слуга дината, не охоч до седла: сидит как мешок. Да и кляча под ним. И зачем он за воями увязался? — обронил Велко.
— Сейчас не об этом забота. Главное, захватить этого прислужника половчее, — сказал Улеб.
Беспрестанно и возбуждённо переговариваясь, то вздыхая, то подбадривая друг друга, просидели они в папоротниках до сумерек. Но помаялись не зря.
Гекателий и кавалеристы возвращались тем же путём. Проницательность Улеба подтвердилась. Ромеи едва плелись, озлобленные, разочарованные, с лоснящимися от грязного пота лицами, на взмыленных лошадях. Не судилось хилиарху прославиться поимкой дерзких возмутителей спокойствия.
А к нашим героям судьба явно благоволила. Чуть ли не на версту позади всех тащился тот, с кем жаждали встретиться Улеб и Велко. Кобыла его хромала, сам он дремал от усталости.
Трудно было поверить, что всё получилось настолько удачно. Улеб и Велко вышли из укрытия, когда он поравнялся с ними, остановили кобылу, взяв её под уздцы.
— Ну здравствуй, Акакий Молчун, — сказал Велко.
Слуга дината вздрогнул, открыл глаза, затем выпучил их, потом распахнул рот, чтобы завопить на всю округу, но Улеб подпрыгнул и легонько стукнул его по лбу, и он без чувств упал на вовремя подставленные руки Велко, как падает счастливая обморочная барышня в объятия кавалера.
Улеб позволил кобыле ковылять дальше, предварительно сняв с её седла верёвку.
Акакий не приходил в себя. Пришлось взвалить его поперёк коня и везти в лагерь. А там уже заждались пропавших с полудня Твёрдую Руку и Меткого Лучника. Запрудили просеку, обступили — не протолкнёшься, загалдели все разом:
— Наконец-то!
— Не знали, что и думать!
— Собрались уж на поиски!
— Кого привезли?
— Ещё одного отбили?
— Живой?
Улеб рассмеялся, поднял ладонь, чтобы угомонились, сказал:
— Встретили старого знакомого, да он что-то не шибко обрадовался. Ну я его и удручил разок, пусть не воротит нос от давних друзей. Живой он, живой, уснул только малость, видно, слишком заморился, охотясь за нами с верёвкой.
В лесной глуши было темно и сыро. Неподалёку от шалаша торчал старый и гнилой пень. В центре утоптанной площадки тлели головешки очага, там устраивались на ночлег ратники. Тихо похрапывали лошади в стороне, перебирая копытами в мелком хрустящем валежнике, настораживались, заслышав пугающие стоны горлиц и утробное уханье сипух.
Улеб принёс из шалаша огарок свечи, зажёг и увидел вдруг, как блеснули глаза пленника.
— Эй, да ты притворяешься! Вот я тебе!
— Сначала нет, сначала не притворялся, — затараторил Акакий. — Где я? Кто вы? У меня ничего нет, так и знайте. Ведь ежели, к примеру, имел бы что-нибудь, сам бы отдал. Я никому ничего худого не сделал.