— Но весь мир будет следить за тем, что будет происходить в этот день! — воскликнул третий голос. — И люди не будут просто наблюдать. Они сделают выводы.
Воцарилось недолгое молчание. Наконец, Петр ответил:
— Ну так знайте, друзья мои, я никогда не употреблял силу, данную мне Господом, не получив предварительно Его одобрения. Но с того дня, как Симон встал перед Цезарем и противопоставил себя христианам, Господь не послал мне ни одного знака. Он молчит. Мне кажется, будет большим грехом состязаться с человеком, который говорит мерзости об Иисусе, продает всякие эликсиры…
— Но… — запротестовал кто-то, — неужели мы позволим ему взлететь с башни? Взлететь на глазах у всего города? Ведь весь Рим будет наблюдать за этим.
— Друзья мои! — сказал Петр неожиданно резко. Было видно, что он больше не потерпит возражений. — Надеюсь, мы не будем обсуждать заранее волю Господа. Не волнуйтесь, у Него есть глаза, и, когда Симон взлетит с башни, Он тоже будет следить за ним. Мы должны верить, что случится лишь то, что Он пожелает.
Василий, который старался не упустить ни единого слова, почувствовал облегчение. Он услышал то, что хотел. Знал ли Петр или нет о гнусных махинациях и хитрых приспособлениях Симона не имело значения. Ответ был бы все равно тем же: пусть исполнится воля Господа.
Тут раздался голос Элишама.
— Петр прав, друзья! Должен ли лев обращать внимание на тявканье гиены?
Василий ощупью двинулся вдоль стены. Повсюду были проделаны маленькие окошки. Юноша пытался найти место, откуда был бы более полный обзор всего собрания. Перед ним проплыли аскетичное лицо Селеха, благородные черты Элишама, мрачные и беспокойные глаза Деметрия. Рядом с ювелиром стояла женщина. У нее было доброе, страдальческое лицо. Наверное, это была жена Элишама. Затем он увидел круглую голову и косые плечи Марка. Он резко выделялся среди этих изысканных людей в дорогих одеждах, и, видимо, сам это понимал. Поэтому он то и дело бросал вокруг себя несколько презрительные взгляды. И все же на всех лицах Василий мог прочесть лишь одно: все то же уважение и желание следовать советам великого апостола.
Василий даже не заметил, как изменилась тема их беседы. Ужасные воспоминания о произошедшей трагедии снова овладели им. Юноша с ненавистью сжал виски и подумал: «Но почему… почему мне не вернуться обратно к Нерону? Я покаюсь и благодаря лести вновь завоюю его доверие. И однажды, оставшись с ним наедине я скажу: „Скажи, Цезарь, помнишь ли ты Юли-Юли, маленькую танцовщицу, которая танцевала в твоих сандалиях? Ты еще убил ее тогда?“ А после я перережу ему горло и этот золотой голос замрет навеки». Эта мысль не успела покинуть его, как паника охватила юношу: «Нет, должно быть, я еще не стал настоящим христианином. Ненависть все еще живет в моем сердце». Он пришел немного в себя, лишь добравшись до последнего окошка в длинном коридоре. Он посмотрел в него и снова увидел Петра в белой чистой одежде. «Но ведь именно он, снова подумал Василий, — вытащил тогда меч и отсек ухо Малху. Не значит ли это, что Господь допускает, что верующие в него могут быть подвержены злости?»