А над всем этим гремит и перекатывается песня: зовут и плачут женские голоса, печально повествуют о чем-то теноры и баритоны, грозно рокочут басы…
Давно это было, но память сердца умирает только вместе с ним.
Николая Часовского в роте недолюбливали. Большой рыхлый парень с нежной девичьей кожей на щеках и светлым золотистым пушком на верхней губе, с голубыми глазами, в которых постоянно светилась затаенная грусть, с полными красными губами, всегда слегка влажными и чувственно вздрагивающими, Часовский раздражал своей медлительностью и постоянной упрямой склонностью сачкануть.
Преображался Часовский только тогда, когда ему удавалось, улизнув от старшины, пробраться во взвод связи.
И странное дело: были в роте парни видные собой, отчаянно храбрые, веселые, сильные и даже знаменитые, но никому из них девушки-связистки не дарили стольких чудесных минут внимания, участия и нежности. Нередко эта девичья ласка здорово отдавала обыкновеннои бабьей жалостью, но и это не отпугивало Николая.
Дивизия после боев под Новороссийском была отведена на отдых. В ущелье близ Геленджика под высокими стройными буками и кряжистыми дубами уютно окопались солдатские и офицерские землянки. Поодаль круглосуточно бодрствовала штабная, а рядом с ней — заветная для всех истосковавшихся солдат землянка связистов. И не только потому, что связь называли нервной системой части, а, скорее всего, потому, что оттуда доносились чуть хрипловатые, надорванные, но все же девичьи голоса. Чем-то родным, далеким и напрочь забытым веяло с той стороны. Фиолетовыми безлунными ночами смутно и заманчиво белели там силуэты девушек, по зову могучего векового инстинкта вышедших перед сном поведать звездам свои сокровенные мечты.
Что вы знаете о девушках-фронтовичках? О бесстрашных партизанках, разведчицах и санитарках вы все читали и слышали. Известно вам и о девушках-пилотах, зенитчицах, регулировщицах. Но знаете ли вы, как изумительно ласкова рука девушки, когда она шутливо проведет ею по твоей щеке и совсем необидно посмеется:
— Теленок. Как есть, теленок еще. А пушок на бороде — ну прямо цыплячий.
И — засмеется. Звонко. Заливисто.
И это — на войне: там, где часто, ох как часто, этот ручейковый смех прерывался грохотом взрывов и в последний раз вспыхивал предсмертным всхлипом.
А вы знаете, какие они смешные, эти девушки? Я помню санинструктора Катюшу, которая перед высадкой в Крым проворнее кошки взобралась по столбу к самому потолку хаты и, закрыв глаза, оглушительно визжала только оттого, что в углу за печкой пробежала мышь. А через несколько дней под Эльтигеном, черная от гари и боли, сжимая левой рукой обрубок оторванной ноги, правой била из автомата в упор в разинутые пасти орущих озверелых фашистов. Била, пока нас, тяжело раненных, две другие девушки оттаскивали в неглубокий эльтигенский тыл, била до тех пор, пока в той воронке, где она корчилась, не раздался взрыв немецкой гранаты.