Перевернулся на спину и, лежа, попытался вспомнить все, что приключилось с ним. И вчерашний бивачный лагерь остатков батальона, налет немецких бомбардировщиков, стрельбу по ним из ручного «дегтярева», Кутушкина с узлами, с двумя дисками в руках… Он только не мог восстановить в памяти, что произошло потом — и с ним, и с Кутушкиным.
Приподнялся, сел, отдыхая; силясь, разулся и, растерев ледяные стопы, перемотал портянки, потихоньку стал подтягиваться к елочке, которую приметил метрах в двух позади себя, — две-три ветки ее были обрублены осколками. Перебирая руками по гнувшемуся стволу, поднялся на ноги и, удерживая равновесие, оглядел пустой, оголившийся за одну ночь лес.
Постояв, полуосмысленно соображая, что где-то тут был лагерь батальона, вернее, его остатков, Костя побрел, нетвердо ступая в жухлых листьях, прошел несколько шагов и наткнулся на каску. Она тоже была заиндевелой с одного боку, на расстегнутом тренчике различил свои инициалы, выведенные химическим карандашом: «К. Ф. М.». Поднял каску, обтер рукой иней и, надев ее, побрел дальше.
Наконец, среди мелколесья, обнаружил место, где был последний привал батальона; он блуждал в тупости, плохо сознавая, что здесь произошло, разглядывал то брошенную портянку, то иззмеившуюся обмотку, ботинок, окровавленный бинт, примятый лапник, валявшиеся котелок, каску… Глубокие черные воронки, залитые по дну водой; вывороченные березки и осинки, придавленные, а то и вовсе заваленные землей. Пустынно и тревожно. Дыханье забивало рвотным духом. Обойдя очередной завал, Костя оказался возле трех росших рядом елей — ветви их сплелись в одну крону, — и взгляд его наткнулся на свежий земляной холм, насыпанный ровно, аккуратно. Ствол крайней ели был стесан снизу, и кто-то неровно, печатными буквами вывел химическим карандашом на изжелта-белой древесине:
«Кривошеин Н. И., Симаков З. П., Афонин П. М., Кротов И. В. …»
Читал Костя, шевеля синими, сохлыми губами, слабо сознавая, что это его товарищи, бойцы, которых он знал по кадровой службе, а теперь, выходит, их нет, зарыли тут. Кротов и Симаков из их роты, даже из третьего взвода, которым командовал новичок, младший лейтенант Чайка, вместо лейтенанта Санина — тому в первом же бою осколок снаряда ровно секачом отхватил кисть левой руки.
На стесе ствола значилось фамилий десять, — предпоследней была его: «Макарычев К. Ф.». Не сообразив, что это значило, не придавая значения, Костя снова поплелся, обходя брошенный лагерь, и вскоре вышел к знакомой поляне и не узнал ее: она была вся взрыта, три или четыре воронки, рваные, будто гигантские язвы, вспухли на ней; взрывами повалило несколько деревьев, другие — искромсало, посекло; не было того надломленного дерева, в слом которого Костя и пристроил «ручник», — зияла, топорщась глыбистыми, вывороченными краями, самая большая воронка. И Костя вдруг во внезапном осветлении, оглянувшись и не видя за деревьями могильного холмика, понял: его тоже посчитали погибшим, заваленным, погребенным этим взрывом… И впервые за все время, пока он обходил покинутый лагерь, он осознанно подумал: где батальон, где Кутушкин и что ему, Косте Макарычеву, кого посчитали убитым, теперь делать? И впервые же эта глухость, пустота леса вдруг испугали его, и он готов был бежать сам не зная куда — только подальше, только бы уйти от этого места! Но внутренний голос настойчиво подтолкнул: «Нет, ты сначала обойди поляну, обойди!»