— Что ж, с выполнением операции, Лаврен Герасимович? — сказал Андрей и тронул Белоусова за рукав.
— А-а, — обернулся тот и словно бы в смущении теранул загрубелой, в угольной пыли ладонью по заросшему подбородку. — Орешек этот Джигартанян! Сразу-то взвился будто жеребец, а уж после смекнул — лучше быть в почетных гостях.
— Отвечать придется, Лаврен Герасимович, — не погладят нас всех по головке.
— Э-э, дальше фронта не пошлют!
— Лаврен Герасимович, первые машины сразу туда, на Свинцовый. Положение критическое, знаете! Ненашев по сусекам выскреб, отходы кокса просеивает. Всех поднял на ноги. Не опоздать бы.
— Понимаю, Андрей Федорович. Машины жду — и с ходу! — заверил Белоусов, достал кисет и, сворачивая цигарку, сказал: — Машин-то всего три, да и тем впору на свалку, вот и разорвись!..
Вагоны разгружали женщины, — виднелись их фигуры в платках, полушалках, — одни скидывали кокс из вагонов, другие отгребали на земле, вершили в кучи. Мелькали в тучах угольной пыли черенки лопат, ведра, бадейки.
Не желая мешать Белоусову, простившись с ним, Андрей Макарычев шел вдоль вагонов, сокращая путь к дрожкам. Мысленно он был там, на свинцовом заводе, у ватержакетов, — посоветуется, как из прорыва выйти, не авралом, не на «ура» давать свинец, а по графику, плану; посоветуется и о том новом, интересном — о «фронтовых заданиях», о чем толковали с Куропавиным тоже вчера.
И вдруг — сильный толчок в спину. Разворачиваясь, чтоб сохранить равновесие, Андрей увидел женщину. От неожиданности она тоже отшатнулась, неловко спустила с плеча на землю деревянную бадейку с коксом — мелькнули расширенные в испуге глаза, и Андрей вмиг сообразил, что виноват в этом столкновении больше он: она не видела его, неся бадейку с коксом на плече.
— Извините, задумался! — сказал он в искреннем смущении.
Она повернула лицо, скрытое шелковой косынкой в голубой горошек. Косынка закрывала лоб до бровей, а снизу подбородок и губы, — были видны лишь нос, глаза, большие, влажно блестевшие, смотревшие на Андрея со сдержанным удивленьем, хотя, пожалуй, угадывалось в них и капризное раздражение. Ношеная телогрейка, застегнутая на металлические пуговицы, — явно с чужого плеча, яловые сапоги с широкими раструбами тоже чужие, а юбка, верно, была своя: шерстяная, короткая, выше колен. Все это разом оценил Андрей Макарычев и по короткой юбке, шелковой косынке без труда догадался, что она не здешняя: свинцовогорские женщины, работавшие на разгрузке, были в длинных юбках, повязаны полушалками.
— А вы не здешняя! — сламывая смущение, сказал он.