— Нет, нет, и не думай отрицать, я все знаю и все вижу! С тобой творится что-то неладное. Чья-то жестокая рука душит тебя. Я все вижу в твоих глазах, сынок, и хочу узнать от тебя всю правду. Молчанием ты усиливаешь мои страдания!
Надир шел молча. День был великолепный, солнце обрушивало каскады своих лучей на сады, обнимая деревья жаркими объятиями. Воздух напоен запахом созревающих фруктов, цветов. Биби ничего этого не замечала. Ее тревожило только одно: судьба сына. Ведь он не знает жизни, не знает людей. Он наивен как младенец.
— Присядем, сынок, — остановилась она у высокого ветвистого орешника. — Здесь нам никто не помешает…
Она села на землю, прижала колени к груди и задумалась. Все еще смущенный, Надир сорвал веточку и сел рядом с матерью.
— Надир, сын мой, — порывисто обняв сына за плечи, начала Биби. — Когда же ты объяснишь мне свое поведение?
Надир отвернулся. Он не знал, что сказать, и ему было жаль мать. У нее теперь новое горе. Как она стала печальна, молчалива, покорна судьбе! Поймет ли она его? Он любит Амаль больше своей жизни. Поймет ли она это?
И он кусал в смущении губы, мял сорванную веточку.
— Знаешь ли ты, сынок, что такое любовь? — тихонько спросила Биби.
Надир поднял глаза на мать. Что ему делать, как быть? Он знает песни любви, но она не встречалась на его пути, и он не испытал ее. Ему известно, что девушки выходят замуж, а парни женятся. Чтобы взять в жены девушку, надо платить выкуп: верблюдами, коровами, конями, золотом, землею, шелком. А ведь он ничего не может дать за Амаль. Где ему все это взять? У него есть только сердце да душа… Но люди почему-то не ценят этого.
— Молчишь? Натворил, а теперь не знаешь, что сказать! — рассердилась Биби.
— Ничего я не натворил. И не знаю, что такое любовь. Но душа моя тянется к Амаль. Если бы мне аллах дал крылья орла, я схватил бы ее и унес на недоступные вершины! Она всюду со мной: и во сне и наяву… Не знаю, что это — любовь или что другое…
— Сынок!.. — ахнула мать. — Ты это серьезно говоришь?
— Да, мама! Для Амаль я готов день и ночь таскать камни, рубить скалы, копать канавы. Я могу от зари до темноты петь о ней.
— Тихо, тихо, сын мой… — Биби прижала ладонь к его губам. — Нас услышат.
Надир отстранил ее руку.
— Хорошо, я буду говорить тихо. Только выслушай меня спокойно. — И, понизив голос, он с жаром продолжал: — Знай, что Гюльшан для меня, как сухая трава на пути каравана. Моя роза — Амаль! Уезжая в горы, ты просила меня не петь, и я исполнил твое желание, а теперь не могу молчать, мне душно без песни. Буду петь только для моей Лейли. Ты моя мать, ты вскормила и вырастила меня. Но я люблю ее, как любил тебя мой отец! — Он схватил руку Биби и прижал ее к своим губам. — Ну, что я могу сделать с собой, прости меня, не сердись…