— Еще водки?
— Давай. Знаешь, я в тебя влюбилась.
Ефим пожал плечами.
— Тебе это неприятно?
— Напротив. Только я ведь недоносок.
— А я вообще никто. Только я лучший в мире специалист по донашиванию недоносков. Вот был у меня такой знакомый, Акаша…
Тут я начала всю эту историю, не касаясь, правда, позавчерашней сцены соблазнения. Я сказала, что между нами ничего не было.
— Так он импотент, — сказал Ефим.
Я протянула руку и коснулась оконного стекла.
— Что это? Зачем ты трогаешь окно?
— Ты первый, кто об этом спросил. Мне жарко. У меня такая привычка — держаться за что-нибудь холодное, у меня нормальная температура 37,5.
— Так, наверное, ты больна.
Я помотала головой.
— Мне очень понравилось, как ты написала в чужую кровать. Из этого могла бы получиться неплохая новелла.
— Я не литератор. Я Маша Комарова. С такой фамилией не бывает литераторов, а только мещане и разбойники. Какое это чудо — московское мещанство, правда?
— Неужели у тебя и правда температура 37 с половиной? Можно я потрогаю твой лоб?
Он подошел ко мне и потрогал лоб. У него тоже были теплые руки, наверное, от водки. Он улыбнулся и провел рукой по моей щеке.
— У тебя нос красный.
Он чуть наклонился и попытался меня поцеловать. Я отстранилась.
— Оставь. Зачем это…
— Я приду к тебе. Завтра.
— Приходи. Я тебя с Акакием познакомлю. С моим послушником.
Надо сказать, это его задело. Не то чтобы он сгорал от любви, но просто — как же так?..
Но все-таки он пришел — и опять с водкой. Мы долго ждали Акашу, но его все не было. А водки было много, и я забыла обо всем. Я уже три дня не ела снег, и — где моя былая осторожность! — я не устояла. Меня заботило только одно — было ли ему хорошо со мной.
И вдруг я почувствовала — ЭТО еще не кончилось, а я вдруг почувствовала — что я Ефима совершенно не люблю и что мне хочется потрогать холодное стекло и вообще я люблю Акашу, люблю безумно, как только может почти тридцатилетняя женщина любить молоденького мальчика, чьи руки не тянутся к известным местам, а повисают вдоль тела, как две колбасы, и который говорит «ой, мама»… У меня слезы текли по щекам и тут же испарялись, потому что щеки горели, а руки Ефима были тошнотворно горячими после водки…
И тут пришел Акаша. Он, оказывается, целый час стоял под дверью и только теперь решился войти — да как! Этот маленький дурачок не поленился спуститься вниз и снова подняться… по водосточной трубе. Стекло разлетелось в мелкие осколочки — на подоконнике стоял Акаша, мой славный, глупый, святой Акаша — а ведь он и вправду святой! Я накинула халатик и бросилась к нему на шею, с восторгом вдыхая морозный воздух, хлынувший на меня из разбитого окна. Меня душили слезы, я вцепилась в Акашину куртку, я кричала и корчилась, и вдруг опустилась на колени.