Но не успел Пендель ответить, как Мики вырвал у нее трубку.
— Я люблю тебя, Гарри.
— Знаю, Мики. И очень тебе благодарен за это. И я тоже люблю тебя.
— Так ты ставил на ту лошадку?
— Да, Мики, ставил. Как раз собирался тебе сказать.
— Ты уж прости меня, Гарри, ладно? Не обижайся. Прости!
— Без проблем, Мики. Никаких обид. Все кости, слава богу, целы. И потом, не каждая хорошая лошадка обязательно выигрывает.
— Я люблю тебя, Гарри. Ты мой добрый единственный друг. Слышишь?
— Раз так, тебе совсем не обязательно кончать жизнь самоубийством, верно, Мики? — мягко заметил Гарри. — Тем более что у тебя есть еще и Ана, тоже добрый и верный друг.
— Знаешь, что мы сделаем с тобой, Гарри? Проведем вместе уик-энд. Ты, я, Ана, Марта. Будем удить рыбу. Трахаться.
— Знаешь, тебе надо хорошенько выспаться, Мики, — нравоучительным тоном заметил Пендель. — А завтра, прямо с утра, придешь ко мне за сандвичами и всякими там приспособлениями для рыбной ловли, и мы чудненько проведем время. Договорились? Ну и прекрасно. Тогда пока.
— Кто звонил? — спросила Луиза, не успел он повесить трубку.
— Мики. Жена в очередной раз выгнала его из дома. Заперла дверь и не пускает.
— За что?
— У нее роман с Рафи Доминго, — объяснил Пендель.
— Тогда почему бы не набить морду?
— Кому? — глуповато ухмыляясь, спросил Пендель.
— Его жене, кому ж еще, Гарри. А ты кому думал?
— Он слишком устал, — сказал Пендель. — Норьега выбил из него воинственный дух.
Тут к ним в постель залезла Ханна, а следом за ней — Марк. И не один, а с огромным плюшевым медведем, про которого не вспоминал вот уже несколько лет.
Настало то самое завтра, и он ей рассказал…
Я сделал это, чтобы мне верили, проговорил он, когда жена снова крепко заснула.
Чтобы поддержать тебя, когда ты впадаешь в растерянность.
Подставить тебе настоящее сильное мужское плечо, на которое всегда можно опереться.
Чтобы стать лучшим мужем для дочери хулигана из Зоны канала, которая при любой угрозе заводилась и становилась болтливой; которая забывала ходить мелкими шажками, несмотря на то, что мать на протяжении двадцати лет не уставала твердить, что она, в отличие от Эмили, никогда не выйдет замуж, если не научится ходить, как подобает настоящей леди.
К тому же считает себя уродиной и дылдой, в то время когда все вокруг нормального роста и красивы, как все та же Эмили.
И которая ни за что и никогда бы, даже в самый трудный и критический момент своей жизни, даже вопреки Эмили, не подожгла бы склада дядюшки Бенни, начав с летних женских платьев, чтобы сделать ему тем самым большое одолжение.