Он. Мне не нравится определение «население этой страны». Я предпочитаю термин: «Народ моего государства».
Голос. О терминах потом. Сейчас о женщинах. Вам нравятся женщины?
Он. Я — не Марков, чтобы мне нравились мужчины.
Голос. Блондинки, брюнетки?
Он. Крашенные в блондинок брюнетки.
Голос. Вы можете потерять голову на чисто сексуальной основе?
Он. Я не терял головы ни на войне, ни на сексуальном фронте.
Голос. Вы можете сугубо рационально соблазнить женщину?
Он. Не понял.
Голос. Не испытывая никакого сексуального влечения, добиться того, чтобы женщина покорно и с восторгом сдалась вам.
Он. Если я не испытываю к ней никакого влечения, то на кой хрен мне она?
Голос. А если это необходимо для очень важного дела?
Он. Я брезглив.
Голос. Вы — чистоплюй. Но, может быть, это хорошо.
Он. С вопросами покончено?
Голос. Последний. Вы готовы?
Он. Скорее «да», чем «нет»!
Голос. Но все же — решайтесь!
Он. Я решился давно. И доказательство тому — мое терпение в беседах с вами.
Голос. Я сильно вам надоел?
Он. До тошноты.
Голос. А другие?
Он. Они хоть делом каким-то занимаются: учат, советуют… Голос. А я помогаю вам разобраться в самом себе.
Социальный герой сейчас не был социальным героем, а уж рубахой-парнем — тем более. Сейчас он был бонвиваном Айзенштайном из «Летучей мыши» и танцором Бонни из «Королевы чардаша». Легкие его ноги в лакированных штиблетах томно вели за собой послушные туфли на высоких каблуках в страстной заторможенности классического танго. Его дама с закрытыми глазами, в забытьи, приникла тонированной щекой к обнаженному атласным вырезом смокинга белоснежно крахмальному пластрону.
— Вика, ты чудесно танцуешь, ты прекрасен, Вика! — жеманно шептала разомлевшая от желания, готовая на все дама. — Я хочу, хочу тебя!
— Все будет, Сашенька, все будет! — великодушно обещал бонвиван, он же рубаха-парень, он же Вика.
Так и шептались до тех пор, пока не замолчало танго. Они еще постояли, прижавшись друг к другу в беззвучье, а потом прошли к столику на двоих (только такие были в этом кафе) и приступили к светской болтовне, на время притушив огонь желания.
— Текила — это чудесно! — объявила дама, отхлебнув из стакана. Все нынче для нее было чудесно. Отхлебнула еще разок и вдруг, вспомнив забавное, засмеялась зазывным грудным смехом: — Сегодня мой дубок-хозяин учудил! Застукал меня в подсобке, когда мне лицо надо было подправить. «Александр, — говорит, а сам чуть не плачет. — Ну пудришься ты, пудрись себе на здоровье! Но зачем же губы красить?»
— Смотри, уволит он тебя, — предостерег рубаха-парень Вика.