Стемнело, когда он явил себя желтоглазому московскому центру. С Пушечной на Неглинку и далее по Цветному бульвару — по прямой. Его еще не качало, но он уже не шел, а как бы плавно перемещался. Будто плыл неспешным брассом. Все-то ему нравилось: и люди, и машины, и фонари. В благолепии пересек Садовое и переулком, уже без удовольствия вскарабкался на горку. Миновал Васнецовский домик и подошел к своему многоэтажному грязно-белому бараку.
Он не успел нажать на кнопку лифта — в броске двумя руками его откинул к стене некто в темном чулке, натянутом на голову. Пьян-то пьян, но сумел удержать равновесие и прижаться спиной к стенке. А теперь, памятуя былое и уроки друганов-сыскарей, глухая защита. Локти — к солнечному сплетению и печени, кулаки к челюсти и вискам. Рассмотрел еще двоих — подтянулись к первому шустряку, который, поняв позу Кузьминского как проявление панического страха, приблизился и замолотил по глухой защите, не особо понимая, куда бьет. При полтиннике без двух копеек его, пьяного и в неважной физической форме, хватит на три удара, не больше. Дурачок, ну зачем же ты так близко? Первый из трех. Апперкот с окаянной, любимой левой. Шустряк от удара в подбородок противоестественно далеко откинул голову и отлетел метра на три. По тому, как второй не знал, что делать, понял — не профессионал, отвязанные юнцы в азартном беспределе. Где его та правая нога, которая пятнадцать лет назад могла долететь до морды лица любого гражданина любого роста?! Но до паха вполне может достать. Второй, получив понизу, возопил с подвоем и сел на кафельный пол. Подвела полупьяная победительная расслабка — не заметил, как третий метнул ему в голову нечто тяжелое (как потом оказалось, половину кирпича, которым при надобности придерживали дверь). Стало покойно и невесомо, и он начал уходить в сладостное небытие. Он сполз по стене, и третий стал молотить его ногами. Оклемались и поверженные. Теперь работали в шесть ног. Остановил их вдруг оживший лифт, который спускался, щелканьем отмечая этажи. Небитый третий, соображая быстрее всех, просвистел полушепотом:
— Мочим корки, черепа! — и первым рванул к дверям.
Вечная старушка Анна Сергеевна попыталась привести Кузьминского в сознание. Потрясла слегка за грудки, пошлепала по щекам. Ничего не помогало, писатель из отключки не возвращался. Она суетливо вернулась в кабину и вознеслась на свой четвертый. Когда вернулась с нашатырным, Кузьминский уже приоткрыл ни хрена не соображавшие глазки. Нюхнул противно и пронзительно остренького и вздернулся. Увидел Анну Сергеевну и невнятно пошутил: