Сдвинул шапку на затылок, почесал лоб: жарко.
Луша легко подняла ведро, опрокинула в кадку на печи. За ним другое. Струя казалась витым металлическим жгутом. Луша брякнула на пол пустое ведро.
— Давай шапку-то твою тоже постираю. — Она предлагала это с каждой стиркой. И всегда как бы невзначай.
Шурка мотнул подбородком.
— Не? — подняла брови Луша.
— Она не грязная.
Шапка была такая, что сложно было определить ее цвет. Серо-черно-сально-бурый.
— Как скажешь. — И на этот раз не стала спорить.
Шурка сел за стол.
Луша еще немного потерла об ребристую доску простынь. Стряхнула с рук пену. Открыла заслонку, сунула полено печке в круглый ротик. Потом еще. Еще. Ротик выглядел удивленным: весной печку так не кормили. А потом жадно набросился на еду.
— Фух, — сказал Бобка. — Жарко.
Луша будто не слышала. Летели из-под рук клочья пены. Работала ротиком печка. Шурка молчал. Шапка наливалась жаром. Казалась тяжелой, горячей, мокрой.
«Пех-пех-пех», — донеслось из ящика. Предупреждающее кряхтение, потом разверзался крик, от которого Валя маленький делался красным. Крик мог значить что угодно: еда, покакал, мокрый, спать, ко мне или все это сразу. Сейчас он значил одно: жарко.
Только жуку, сухому и твердому, было хорошо: в комнате вдруг настало лето.
— Письмо-то читать будем? — Луша отряхнула руки. Как будто забыла, что сама только что говорила: старое же, выучили давно.
— Будем! Будем! — обрадовался Бобка. Столкнул жука линейкой на пол. Тот упал с сухим стуком и тут же дал деру.
Луша обтерла руки. Проверила печь. Подкормила еще. На лбу ее, над губой выступили капельки пота.
Шурка глянул на Лушу. Она делала вид, что не смотрит на него. Лоб под шапкой зудел все сильнее. Печка радостно уплетала поленья. Они потрескивали.
Луша подошла к комоду.
Наклонилась над ящиком. Сняла одеяло. Осторожно вытащила тоненькие руки из распашонки. Валя большой ушел на фронт и не успел сделать сыну кроватку. Он вообще не знал, сын у него будет или дочь. Потому и решили они с Лушей назвать младенца Валей — годится и девочке, и мальчику. Пех-пех-пех заглохло. Теперь тепло Вале нравилось, он трогал его всем своим голеньким телом.
Луша открыла шкатулку рядом с фотографией Вали большого. Взяла верхнее письмо.
По Шуркиному лбу соскользнула капля пота. На темени, казалось, можно было печь картошку.
«Молчит, гад», — с жалостью подумала Луша. Вздохнула.
— «Милые мои Луша и Валечка», — начала читать. Бобка затаил дыхание, перестал болтать ногой. Под мышками у него была Африка.
— Шур, тебе не жарко?
— Нет.
— А мне что-то холодно, — почти обрадовалась Луша.