— Где находился лагерь? — лейтенант подал Ольшану листок бумаги и карандаш.
Красноармеец обозначил Белосток, нарисовал простенький план, поставил крестик.
Это был тот самый лагерь…
Ольшан поднялся.
— Разрешите идти, товарищ подполковник?
Веденеев хотел сказать что-то — «спасибо», «пожалуйста», — ни одно слово не подходило. Молча пожал руку красноармейцу и отпустил его. Растерянно огляделся и словно не заметил Колчина. Произнес невнятно:
— Война взяла все и не дала тебе смерти, оставляет с негодным здоровьем. Что будешь делать? — он говорил еще что-то о себе, смотрел в пространство и, встрепенувшись, круто повернулся к Колчину. — Так вы полагаете, что Майсель остался гитлеровцем, был в Кенигсберге среди немецких офицеров и солдат как свой и поэтому благополучно вернулся, ничего не сделав для нас?
— Не совсем так, товарищ подполковник, — отвечал Колчин с осторожностью. — Я просто запомнил обер-лейтенанта Майселя, и сидит во мне подозрительность. Ничего не могу поделать.
— И пусть!ꓺ — Веденеев прислонился к стене, закрыл глаза.
Колчин хотел выразить сочувствие, признаться, что сколько-то виноват, как и все партизаны отряда, — нужно бы действовать осмотрительнее, быстрее, и тогда семью подполковника, тысячи других советских людей, возможно, удалось бы спасти, — но не стал говорить, щадя его сердце. Лучше оставить подполковника сейчас одного.
Откинувшись на спинку стула, Веденеев сидел неподвижно, голова затылком касалась холодной стены: мысли, тяжелые, мрачные, давили до боли в висках.
«Во мне жила надежда, и она исчезла. Будто осенний ветер ворвался в пожелтевшую рощу, сбросил на землю, разнес все листки до последнего — мертво стало, заледенело…
Чувством я вернулся в сорок первый год, а смотреть умом должен с высоты сорок пятого. Противоречие, разрывающее душу, и трудно мне придется. Как унять ту боль, которая точит сердце?
Терпи и думай — обязан думать: о тех немцах, что возненавидели фашизм, и о таких, как Майсель, не доверяясь им. А нас презирали, за людей не считали. Комиссара, попавшего к ним в руки, не успевшего застрелиться, — без разговоров к стенке; его жену и детей — в лагерь, и там то же… Коммунист? Фойер!ꓺ Да они всех готовы были истребить. Они! Эсэсовцев ведь не из моря волной выбросило на землю. Убивали подобные Майселю, с наградами на мундире. Этот обер-лейтенант из девятого корпуса, и, может, он был там, на Десне?ꓺ»
Измученный головной болью, хватаясь за сердце, Веденеев сидел за столом и задыхался. Он рванул ворот гимнастерки, схватил стакан с водой — зубы стучали о стекло. Выпил, и дышать стало легче.