– Мне надо идти, – сказал он.
– Ты не останешься?
– Нет.
– Как хочешь, – равнодушно сказала она.
Веронов стал одеваться. Застегивал рубаху, чувствуя, как в душе слабо трепещет, сотрясается в неслышных вибрациях незримый взрыватель.
– Ты знаешь, мне надо тебе что-то сказать, – он застегивал манжеты рубахи. – Я очень виноват.
– Что такое? – вяло спросила она.
– Мне было трудно с собой совладать. Ты такая прекрасная. И эта езда, эти безумные скорости.
– В чем дело?
Он набрасывал пиджак, надевал замшевые туфли:
– Мне страшно тебе признаться. Я негодяй. Но я не мог совладать.
– Да что, в самом деле?
– Видишь ли, я должен был тебе сказать. Но какое-то безумие. Ты такая прекрасная. Я забыл обо всем.
– Перестань! Говори!
– Видишь ли, у меня СПИД. На очень скверной стадии. Прости.
– Что? – возопила она. – Что ты сказал?
– Может, еще не поздно. Ты обратись к врачу. Может, я не успел тебя инфицировать.
– Мерзавец! Как ты мог? Ты гадюка!
– Мне очень жаль. Прости меня, – и он пошел из комнаты к выходу, слыша, как разрастается взрыв, как взрывная волна сметает весь модный литературный салон и летят, переворачиваясь, смехотворный Цесерский в канареечном пиджаке, Воронецкая в отвратительном коммуфляже, поэт Кавалеров со своей бледной изысканной кистью, украшенной перстнем, и эта голая красавица с лиловыми губами, провожающая его истошным криком.
Он вернулся домой поздней ночью. В нем продолжали звучать рокочущие гулы, словно он крикнул в колодец, и ответный крик гудел, отражался из глубины.
Он подошел к окну и не увидел монастыря. Там, где обычно сияло розово-белое, с золотыми проблесками видение, сейчас была тьма. Он протер глаза, тьма оставалась, будто на глаза легли черные бельма. Он испугался, что его поразила слепота. Всматривался что есть силы в черную пустоту, в которой растворился монастырь, и постепенно из мрака вновь появилось нежно-золотое, бело-розовое видение. Его страх прошел. Видимо, на время была отключена подсветка, озаряющая монастырь.
Он почувствовал легкое подташнивание, какой-то ком в горле. Ком казался живым. Будто он проглотил мышь.
Он пошел в ванну и лег в теплую пену, желая смыть недавние ощущения, которые его тяготили. Он увидел, что змея на груди сохранилась, осталась синеватым отпечатком. Видимо, краска. которой он мазал тело перед походом к церковникам, была едкой и не сразу смывалась. Он тер себя губкой, и змея пропадала, тонула под розовой кожей.
Ночной Интернет затих, кончился обмен оскорблениями, жалобами, комплиментами. Буяны-блогеры спали, набираясь сил для предстоящих свирепых атак. Только изредка какой-нибудь ночной безумец вывешивал изображение голой женщины, или призрачного, в мертвенном освещении здания, или светящийся ночной цветок. Но Веронов чувствовал, как незримо пропитывают интернет темные энергии, которые он запустил в мир своей недавней выходкой. Тихая тьма змеей вползала в мировое пространство, и в горле, мешая глотать, шевелилась живая мышь.