– На вас невозможно сердиться, Анна Васильевна.
– Я хотела вам сказать. Аркадий Петрович, почему вы не женитесь? Вы такой видный, благородный. На вас, наверное, женщины заглядываются. Столько прекрасных одиноких женщин, которые украсили бы ваш дом. Вы состоятельный человек, вам можно содержать семью. Вам в пору иметь детей, чтобы они здесь бегали, шумели. А вы все один да один. А в одиночестве вам приходят всякие мысли, и вы, как мальчик, шалите. А если бы у вас была семья, была жена, вы бы свои силы, свой ум тратили бы совсем по-другому. На пользу семье, на пользу людям. Вам, Аркадий Петрович, в доме нужна женщина.
– Да у меня уже есть в доме женщина. Это вы, Анна Васильевна. Другой не нужно, – засмеялся Веронов, видя, как смущена Анна Васильевна, как она уже жалеет, что завела неделикатный разговор.
– А мой Степан Тимофеевич очень меня любил. Я с ним познакомилась, когда он был майором. И мы всегда были вместе. Он был в Афганистане, а я детей растила. Думала, если его убьют, от него дети останутся, дальше жить будут. Очень он меня любил и не обижал никогда, – Анна Васильевна всхлипнула, отвернулась, и Веронов смотрел, как она прикладывает к своим бледным синим глазам платок.
Его телефон лежал рядом на столе без звука. Иногда начинала трепетать слабая вспышка, кто-то звонил, но Веронов не откликался. Телефон тонкой трубочкой соединял его с внешним миром, и по этой трубочке в его умиротворенный дом мог проникнуть яд, наполнить солнечные комнаты мертвенной мглой, как затмевает солнце пепел далекого взорвавшегося вулкана.
Веронов чувствовал, что в глубине телефона существует черная точка. И в этой точке таится взрыв чудовищной силы. От этого взрыва разомкнется пространство, сгорит время, разверзнется бездна, в которую упадет его обезумевшая душа. И он старался не смотреть на телефон, не отзывался на настойчивые мерцания.
Из телефона дул едва ощутимый сквознячок, словно в нем открылась малая скважина, ведущая в непомерную тьму, где дуют жуткие ветры, гуляют смертоносные вихри, грохочут камнепады. Но из скважины долетал едва ощутимый сквознячок, лизал ему лоб. Было впечатление, что черная точка из телефона переместилась на лоб, и блуждает, как метина прицела.
Скважина засасывала его. Казалось, к его шее, к артерии прилепилась тонкая щупальца, прикрепилась малая присоска и сосет его кровь, вбрасывая темные струйки яда. Он был отравлен, это отравление проявлялось, как нарастающий голод, потребность в той пьянящей сладости, которую он испытывал в своих прежних падениях в бездну. Каждая клеточка требовала утоления, умоляла насытить ее, напитать пьяной отравой. И он мучился, содрогался, как мучается наркоман в поисках шприца.