– Вас будут проклинать миллионы людей через миллионы лет. Вы, предатели, разрушили великую страну. Продали врагу великий народ, предали Победу. Вы объединили Германию, поправ жертвы народа и обрекая нас на новую войну, которая уже грядет. Вы подтачивали Советский Союз, помогая его врагам, и сами были его врагами. Когда несчастная страна пала, вы набросились на ее труп и стали его рвать. Вы все перешли работать в банки, пошли в услужение к тем, кого прежде высылали из страны. Вы пустили в Россию врагов и чужих разведчиков. Вы и теперь толкаете Россию в пропасть. Покайтесь, ехидны!
– Что вы такое говорите? – возопил Морозов. – Замолчите, или я позову охрану!
– Что, и меня арестуете? – Веронов испытывал восторг, слышал, как гудит земля, расступаются глубины, и открывается бездонная пропасть, из которой дул ледяной сквозняк. – Вы и меня поднимете на дыбу? Будете вырывать клещами язык? Жечь каленым железом. А потом по ночному коридору поведете в подвал и убьете выстрелом в затылок?
– Молчать! – крикнул Морозов. – Охрана!
– Я принес вам подарок! – захлебывался в хохоте Веронов. – Это вам, кавалеры звезды и креста, вам кавалеры лобного ока! – Веронов расстегнул клеенчатую сумку и с грохотом вывалил на стол окровавленные кости, которые утром купил в мясных рядах. – Это кости Мандельштама! Кости Тухачевского! Кости Вавилова! Их миллионы, и все они к вам придут. Лягут с вами в постель, лягут с вами в гроб. Будьте вы прокляты!
Он терял сознание, испытывал небывалую сладость, проваливался в бездонный колодец, который вел в бесконечную тьму. Тьма сгущалась, и кто-то невидимый, восхитительный, ждал его к себе, обнимал сладострастной тьмой.
Слыша за спиной стариковский кашель, хриплые вопли, крики «Арестуйте его!», Веронов высочил из особняка. Упал в машину, продолжая хохотать, и понесся по набережной.
Вернувшись домой, он включил телевизор. Сюжет уголовной хроники повествовал о чудовищном убийстве, случившемся в тверской деревне. Человек из охотничьего ружья застрелил жену и двоих детей, один из которых был грудным. Отправился в соседнюю избу, где жили его теща и свекор. Застрелил их. Убил их корову, перестрелял кур. Вернулся домой, поджег свою избу и сгорел вместе с убитыми. Камера показывала бедную деревню, покосившиеся заборы, какую-то рыдающую старуху, дымящиеся остатки избы.
Веронов смотрел, испытывая тоскливую отчужденность. Этот сюжет был тьмой, в которой только что побывал Веронов, пережив в той тьме сладострастный обморок. Чудовище, жившее в Веронове, требующее постоянного насыщения, перепрыгнуло в обезумевшего мужика и повело его убивать. Это он, Веронов, вскормивший в себе чудище, шел убивать, стрелял из двустволки в людей, направлял ствол на детские головки, бил в упор в коровий бок, подстреливал кудахтающих кур, а потом лил бензин на стены родной избы. Знание этого рождало в Веронове не ужас, а тоску. Это была жалкая тень пережитого им «черного счастья». Теперь, после извержения вулкана, когда Веронов проваливался в раскаленный бездонный кратер, из этого кратера летел пепел, мелкий, сухой. Покрывал траву, деревья, монастырь за окном, бумаги на столе, картину на стене. И его руки пепел покрывал сухой серой пылью.