– Орлы, натощак танцуем, а то брюхо набьете, станет вываливаться!
Другие женщины открывали бак полевой кухни. Веронов подошел. В баке была густо сваренная гречневая каша с кусками мяса. От нее шел пар, вкусно пахло тушенкой. В чайнике был кофе с молоком.
Веронов чувствовал озорное нетерпение. Ему хотелось смеяться. Он удерживал себя, чтобы не пуститься в пляс, не заходить ходуном рядом с пышногрудой красавицей среди подскакивающих и приседающих бомжей.
Играл баян, сверкали вспышки, оператор обходил танцующих, вступал в круг, удалялся, захватывая камерой площадь, карусель машин, спешащий люд.
Веронов достал из нагрудного кармана пластмассовый флакон с раствором слабительного, которое утром купил в аптеке. Слабительное, как уверял аптекарь, было мгновенного действия. Он незаметно влил в кашу раствор, помешал черпаком, делая вид, что пробует солдатское блюдо. То же сделал с чайником кофе. Отошел, глядя, как женщина, танцуя, приближается к полевой кухне, маня за собой бомжей.
– Вы что-то сказать хотели? – она обратилась к Веронову, задыхаясь после танца. – Пожелайте орлам приятного аппетита!
Веронов чувствовал нетерпение бомжей, ловивших ноздрями исходивший от каши дух.
– Лизавета Федоровна была исключительной женщиной, настоящей русской героиней. Она ездила в Донбасс под бомбежки и вывозила из-под бомб раненых детей. Она не боялась самых страшных эпидемий и вытаскивала людей из смерти. Но мы знаем, что Бог забирает лучших. Ее нет среди нас. Но она завещала нам заботиться о малых мира сего. И сегодня мы выполняем ее завет. Мы и впредь будем оказывать поддержку тем, кто в ней нуждается.
Веронов отступил, приглашая бомжей к полевой кухне. Те подходили, вставали в послушную очередь. Женщины щедро клали на пластмассовые тарелки кашу с мясом. Наливали в стаканчики сладкий кофе. Бомжи жадно ели, запивали. Боян играл. Оператор снимал благотворительную трапезу.
Бомжи ели еще и еще, тяжелели от сытной пищи. К их бородам и усам прилипла каша. Они блаженно улыбались, утирали рукавами рты.
Вдруг тот, который был в тельняшке и офицерской фуражке, вскрикнул, схватился за живот. Беспомощно оглядываясь, попытался бежать. Согнулся, помчался прочь, держась за штаны. Его крутило, он верещал, как заяц, а потом сел на землю и не шевелился.
Тот, что был в красных кроссовках, стал сжимать ноги, корчил больные гримасы, сдавливал живот, подхватывал штаны. Ковыляя, постанывая, волочился прочь. Третий, тот, кто был в линялой блузе, сквернословил, харкал, показывал кулак, а потом присел тут же подле кухни, стянул штаны с тощих ягодиц.