– Прощай! Помни!
Свой самый ценный груз быстро опустил вниз, под конец сбросил в темноту остаток материи. Теперь как боги рассудят.
После очередного удара дверь поддалась, и викинги вбежали в спальню, сразу попав под меч боярина. Ему терять нечего! Старый конь не испортил борозды, увел за собой к вратам небесным Сигвальда, тяжело ранил Гринольва. Живых насельников в тереме не осталось. Поток проникшего внутрь воздуха подбавил жара, заставил языки пламени внутри дотянуться до второго этажа. Торвуд сам все проверил, распорядился:
– Всем уходить!
Викинги обратно полезли уже через огонь. Задержавшись на миг, Торвуд наклонился над раненым, прислонившимся к стене, зажимавшим рану в боку Гринольвом, глазами наблюдавшим за товарищем. Без сожаления в голосе проронил:
– Прости.
Нож вспорол вену на шее.
Воины отступили от пожарища. Огонь пожирал деревянный терем. В людской суете шестеро датчан незамеченными проскользнули к выходу из города.
* * *
Ночь. Черное небо, беззвездное, беспросветное, наводящее в душе тягостное чувство. Луна скрылась за тучами. Дождь с неустанным усердием крупными каплями тарабанил по крышам, своим шумом перебивая посторонние звуки.
С тех пор, как они свернули на тропу, ведущую к деревне, природа словно сошла с ума, темнота окружала их, а дождь заставил промокнуть до нитки. Пустая деревня приняла в свое лоно, встретив одиночеством изб и характерным чувством внутреннего дискомфорта. Что-то подобное он уже переживал в этой реальности, но тогда хотя бы не было такой мерзопакостной погоды. Как давно это было!
В отличие от прошлого раза, он не стал делить и посылать всех своих людей разведать округу, всех разместил в большом доме, скорее всего, ранее принадлежавшем старейшине верви. Послал Лиса и молодого волхва Вольрада. Этих двоих должно хватить за глаза.
По времени, ночь только-только вступила в свои права, а казалось, что через пару часов должно наступить утро. Народ, не стесняясь чужих хором, хозяйствовал в них как у себя в доме. Наколотые сухие поленья отправились в топку печи. Из потаенных недр хозяйственного сельского старейшины, Сбыня извлек жаровню предназначенную для зимнего времени года. Установил на средину широкой горницы, «…чего жалеть, коли хозяина может, и на свете нет?», развел в ней огонь для согрева и просушки одежды. Лиходеев усевшись на лавку, подперев спиной «слепую» стену, смотрел на то, как его парни непросто устраиваются на ночевку, а готовят избу к обороне.
Полыхавший огонь заставил почувствовать сырость и пот людского присутствия. Его тепло не скоро обогреет замкнутое пространство избы. Под ярким неестественным белым светом все в комнате приобретало неживой мертвенно-бледный вид, тускнея с каждой минутой. Тень, отброшенная Лиходеевым, распласталась на противоположной стене не как что-то вторичное, наоборот, даже с размытыми очертаниями, она казалась величественной на фоне мелочных и ненужных вещей. Выпало время обдумать ситуацию. Бойцы знали за батькой такую привычку. Ежели сиюминутно десятку не угрожала опасность, а люди сами занимались привычным делом, Лихой словно невидимой стеной отделял себя от коллектива и о чем-то думал, чего-то мозговал. В такие минуты его трогать не моги, мало того, что с правильной мысли собьешь, так еще неприятность себе на бестолковку наживешь.