Солнце за нас. Автобиография (Зверь) - страница 33

Олин след можно найти во многих текстах. Я тебе рассказывал про то, как ее провожал в первый раз? «Заинтересованные глазки» все этим пропитаны. Когда стоял возле ее дома, увидел какое-то кафе напротив, чебуречную практически. Там была вывеска, на которой было написано «Кафе» огоньками бегущими и какое-то еще украшение из этих лампочек. В кафе напротив бегут по кругу огоньки, и ты не против. Давай, смелее подходи. Стрела из лука, сквозные жаркие сердца. И прямо в руки любовь на алых парусах. Когда глаза-то заинтересованные бывают? Как в Одессе говорят — «у меня к этому человеку есть интерес». Оля подарила мне на день рождения блокнот для записи песен. Из какого-то дизайнерского магазина, вроде «Брюссельские штучки» назывался: красивую черную пепельницу и черный блокнот. Он как тетрадка, только поуже чуть-чуть, на пружинках. К обложке приклеен какой-то материл типа сукна шершавого. В него я и стал записывать. Вдохновение… У тебя роман с девушкой. Ты окрылен. Что-то выдумываешь, пишешь.

После того как вышел первый клип, мы опомнились: о, нас по телевизору показывают! Что делать? Надо срочно альбом писать! А есть песни? Какие были песни, такие и писали. Имелись еще три-четыре, но то ли тексты не готовы были, то ли музыка до конца не придумана, то ли что. Допустим, «Киборг-убийца» — чё с ним делать? Обычно прихожу к Войтинскому: «Я написал песню». Мы записываем под гитару, и Саша сохраняет ее в архиве, многие так и лежат до лучших времен.

Одним нам с Сашей было не справиться, и мы стали задумываться о том, чтобы пригласить сессионных музыкантов. Например, «Камикадзе» мы записывали с «живыми» музыкантами. У Войтинского был такой знакомый Кильдей, гитарист «Морального кодекса» Николай Кильдеев, Саша часто его привлекал к записи музыки для рекламы. «Коля, слушай, посоветуй, с кем барабаны пописать?» — спрашивал он у Кильдея. В итоге у нас играли разные люди — барабанщик Леонида Агутина, скажем. Приглашали какого-то трубача, бас-гитарист какой-то тоже играл.

Процесс такой: нам чего-то записывают, а мы потом сидим в студии с Сашей и режем. Мы же не знали, как надо вести себя с сессионными музыкантами, они ведь профессионалы: если говорят надо так, значит, так и надо. А потом проходит время, и мы понимаем, что нам хотелось иначе. Начинаем сами что-то делать, какие-то сбивочки на барабанах, брейки, остановки. Запишем и тоже режем. Вот такими вещами мы занимались, потому что не было у нас коллектива сплоченного, с которым могли делать все сообща. Сессионные стоили денег, но не запредельно. В стране неплохих музыкантов много, и они не очень богатые люди, мало получают за свой труд — в отличие от того, как людям кажется со стороны. Песен у тебя не пятьсот штук, и не все инструменты тебе прописывать надо. Тебе нужны барабаны для трех песен, а остальное сам. Платишь человеку четыреста долларов, он тебе все записывает и уходит. Там работы-то на два-три часа. И в конце концов, даже если он где-то неровно сыграл, можно взять ровный кусок и его размножить. Как в том анекдоте про запись концерта Рахманинова — сыграй гамму, а я потом нарежу и склею. Шутки шутками, но на самом деле так проще бывает сделать, нежели от начала до конца идеально записать те же барабаны. Человеческий фактор: раз — сбился, раз — палочка зацепилась. Человек же не машина! И поэтому выбирают какой-то ровный живой кусок и с ним работают. Но в принципе для слушателя такой проблемы нет — различать живые и неживые барабаны. Мы тогда поняли, что копаться в звуке и искать какой-то свой неповторимый саунд невозможно. Он в текстах, он в подаче существует.