Но, ей-богу, стоило проспать тридцать лет, чтобы проснуться в такое время, когда люди справились с простудой и никто не страдал от насморка. Для меня это значило больше, чем строительство поселка исследователей на Венере.
Но больше всего меня поразили две вещи – одна большая, другая маленькая. Во-первых, конечно, открытие антигравитации, или, как тут называли это явление, «нульграв». Еще в 1970 году мне приходилось слышать, что в Бабсоновском научно-исследовательском институте занимались изучением гравитации, но я не ожидал, что у них что-нибудь получится, – и у них действительно ничего не получилось. Базовая теория поля, на которой основано действие нульграва, была разработана в Эдинбургском университете. Однако в школе меня учили, что гравитация – это такая штука, с которой никто ничего не может сделать, потому что она присуща самой форме пространства.
И они действительно изменили форму пространства. Конечно, только временно и локально, но этого достаточно, чтобы перемещать тяжелые объекты. Правда, они все еще должны оставаться в пределах тяготения нашей матушки Земли, поэтому для космических кораблей это устройство бесполезно. Так считается в 2001 году, а насчет будущего я зарекся предсказывать. Я узнал, что для подъема все же необходимо расходовать энергию, дабы преодолеть гравитационный потенциал, а если хотите, наоборот, опустить груз, вам нужен блок питания, чтобы сохранить эти футо-фунты, иначе они все превратятся в «вззззз – бум!». А вот чтобы переместить груз в горизонтальной плоскости – скажем, из Сан-Франциско в Большой Лос-Анджелес, – надо просто поднять его и направить, а потом уже никаких затрат энергии не требуется. Груз скользит, словно конькобежец по льду.
Красота!
Я попытался изучить теорию гравитации, но математика процесса начиналась там, где кончалось тензорное счисление, она мне была не по зубам. Инженер редко бывает матафизиком, да в этом и нет необходимости. Он просто должен хорошо разбираться, как вещь работает, чтобы понять, как ее применять в практических нуждах, – знать ее рабочие параметры. На это меня хватит.
Еще одно, что так поразило меня, – изменения в женской моде, ставшие возможными благодаря стиктайтскому шву. Я не был потрясен видом обнаженного женского тела на пляжах: в 1970 году к этому стали привыкать. Но что дамочки выделывали с помощью нового шва, приводило меня в полное замешательство. Мой дедушка родился в 1890 году, – наверно, фасоны 1970 года подействовали бы на него так же.
Но мне нравился этот стремительный новый мир, и я был бы счастлив, живя в нем, если бы не одиночество. Меня выбило из привычной колеи. Временами (особенно по ночам) я с радостью променял бы все это на одного драного кота или на возможность провести день с маленькой Рикки в зоопарке… или на дружбу, которую мы делили с Майлзом, когда у нас была лишь тяжелая работа и надежды на будущее.