Зазвонил колокол, возвещавший о прибытии новых заключенных.
Мы очутились на чисто подметенном огромном дворе и, сделав несколько шагов, вошли в двери четырехэтажного каменного здания с окнами, обнесенным решеткой.
Стало совершенно ясно, что нас привели в шнайдемюлльскую тюрьму.
Вот так братская встреча!
Иллюзиям пришел конец.
В канцелярии коменданта нас снова подвергли допросу, после чего отвели в камеру.
Подавленные случившимся, мы опустились на нары и не решались заговорить. После нервного подъема и лихорадочного оживления наступила реакция.
В камере кроме нас есть еще несколько заключенных. Знакомимся с ними. Расспрашиваем о жизни в Германии. Однако наши новые товарищи держатся настороже.
Их отношение резко меняется, как только они узнают, что мы большевики.
Они видят в нас «своих», ибо твердо убеждены, что мы из разбойничьей страны, где давным-давно упразднена частная собственность, где каждый может брать все, что понравится из вещей соседа.
Выясняется, что мы попали в компанию уголовных. Их в нашей камере десять человек; часть обвиняется в шпионаже.
Мы объяснили, что подвиги, за которые они сидят, беспощадно караются в Советской России.
Это был непростительный промах с нашей стороны, в чем мы вскоре убедились.
В камере довольно чисто.
В первый же день нам дали кофе из ячменя, картофельный суп; вечером снова принесли кофе.
Тюрьма затихает, чтобы снова жизнь началась поутру, но завтра будет таким же, как вчера, послезавтра таким же, как завтра…
И неизвестно, сколько дней нам предстоит провести здесь. Отсюда не убежать, это не госпиталь в Иновроцлаве…
Утром команда:
— Поднять койки!
С этого начинается день.
У тюремщиков бравая военная выправка. Связка ключей в руках как маршальский жезл. Затылок выбрит, и на нем три жирные складки. Тюремщик не зол и не добр. В нем нет ненависти ни к нам, ни к уголовным. Он только исполнителен. Он изучил правила шнайдемюлльской тюрьмы. Он поставлен здесь для того, чтобы эти правила уважались и исполнялись.
В правилах сказано, что страж и заключенный в разговоры не вступают. Немец не нарушает этого правила.
Да и к чему нам это?
Добрые немцы основательно строили свою тюрьму— вряд ли мы сможем бежать отсюда.
Мы заняты одной мыслью: как дать знать о себе советскому представителю в Берлине?
Уголовные потеряли интерес к нам с тех пор, как узнали, что за кражу большевики не гладят по головке. И, пользуясь тем, что их много, они держат себя вызывающе. От скуки лезут в драку, и Петровскому требуется большая выдержка, чтобы не реагировать на их провокационные выходки.