Оставляя глубокие следы, поминутно увязая в сугробах, мы тем не менее бодро двигаемся в западном направлении.
— Сейчас уже опасаться нечего, — весело говорил Петровский. — Если в течение дня поляки не настигли нас, то уже ночью, конечно, не найдут.
Запас продуктов был невелик — всегда одна буханка хлеба. Из вещей захватили с собой только котелок. Идти было сравнительно легко. Мы ускоряли шаг по мере того, как приближался рассвет.
Думаю, что во вторую ночь мы прошли добрых два десятка верст.
Опять добрались до сторожки, как будто специально сооруженной чьей-то заботливой рукой для заблудившихся в поле путников.
Во время хождения мы согревались, но на привале нас донимал холод.
Это было бы еще полбеды, если бы не мучил голод. Хлеб мы съели в первый же день.
Пришлось подтянуть живот и постараться заснуть.
Спалось скверно.
Ночью поднялась сильная вьюга, ветер и снег безжалостно резали лицо, одежда не согревала тела.
Надо было как можно быстрее идти, но голод, обессиливая, замедлял движение.
Так как мы все время шли в обход дороги, боясь встреч, то мы вскоре перестали ориентироваться и двигались наугад, по вдохновению.
— Товарищи, больше не могу идти, — слабым голосам сказал Борисюк.
— Идем, идем, Борисюк, — пытались мы его все трое подбадривать, хотя каждый из нас чувствовал себя таким же слабым и голодным, как и Борисюк.
Бодрость наша стала исчезать.
«Неужели снова провал?» — думал я.
Вместе с Петровским подошли к дверям избы, по-видимому, принадлежащей зажиточному крестьянину. На окнах чистые занавески из белого полотна, рядом с избой хороший скотный двор и сарай. Похоже было на то, что здесь живут люди не только хорошего достатка, но и привыкшие к чистоте и порядку.
— Здесь, наверное, живет немец, — сказал Петровский и робко постучался в дверь: надо было проверить, спят ли хозяева.
Мы услышали, как кто-то приблизился к дверям и на немецком языке спокойно спросил:
— Кто там?
Если бы с нами был Борисюк, владевший немецким языкам, ответ последовал бы на том же языке, на каком был задан вопрос. Но Борисюк немного отстал от нас, и на секунду мы замялись, пока Петровский на ломаном польском языке не попросил впустить нас обогреться.
— Мы сбились с дороги, замерзаем, изголодались, — дополнил я слова Петровского.
Дверь перед нами осторожно открылась.
Мужчина высокого роста пригласил нас войти.
Петровский, не колеблясь ни минуты, переступил через порог и вошел в сени, а я, обернувшись, позвал Исаченко и Борисюка, стоявших в нескольких шагах и напряженно следивших за тем, как развиваются события.