Верховой тем временем уже нагонял. В нескольких шагах от нас он задержал лошадь и поехал шагом. Несмотря на то, что мы решили не ускорять шага, чтобы не привлечь к себе внимания, какая-то сила, владевшая нами, заставляла двигаться все быстрее и быстрее. Верховому это, разумеется, не могло не показаться подозрительным. Он пришпорил лошадь и поскакал вперед.
У нас вырвался вздох облегчения, когда он, проехав мимо, галопом понесся дальше.
Стало быть, наши предположения ошибочны, это не погоня за нами.
Но долго радоваться не пришлось, ибо мы вскоре заметили, что верховой остановился возле какой-то не замеченной нами раньше будки. К нему подошли два солдата, о чем-то переговорили и неподвижно замерли на шоссе, ожидая нашего приближения.
Было ясно — мы попались. В этом не могло быть никаких сомнений.
На ходу обсудили положение.
Решено было, что мы сделаем полякам заявление примерно такого порядка: только что, мол, перешли границу, убежали из Ляндсдорфа, где находились в плену у немцев. Направляемся на родину. Сейчас идем в Иновроцлав, чтобы заявить в полицию и просить ее направить нас по железной дороге на место постоянного жительства.
Однажды такое объяснение нас выручило. Полагая, что и на этот раз оно не вызовет у поляков никаких подозрений, а будет принято на веру и без возражений, мы ускорили шаги. Я и Петровский шли впереди.
— Стой! — раздался окрик одного из стоявших на дороге солдат.
— Пане, не кричите, — сказал я им по-польски — мы свои.
— Кто вы?
— Мы пленные из Германии, только сейчас перешли границу и идем в город, чтобы просить начальника полиции отправить нас на родину, — объяснил я.
Солдаты подошли вплотную и с удивлением начали нас рассматривать.
Верховой, который обогнал нас, оказался комендантом полиции Иновроцлава. Он предложил немедленно следовать за ним.
— Вы, небось, голодны, да и замерзнуть ведь можно на дороге, — сказал он с некоторой озабоченностью.
Обращение поляков с нами было более чем любезно.
Мы боялись провала только в самом городе, а пока дело обстояло не так уж плохо.
Сопровождаемые комендантом полиции, забрасывавшим нас в дороге вопросами о житье-бытье в плену у немцев, мы шли в город. Если нам удастся и там убедить поляков, что мы мученики, удравшие от немцев, тогда хорошо: нас накормят, оденут, обласкают, а там что-нибудь придумаем и при случае удерем.
Ну, а если выяснится, что мы беглецы из стрелковского лагеря… тогда…
Это «тогда» было настолько ясным и определенным, что не нуждалось в комментариях.
Вошли в город. Приятно поразили чистые улицы, электрическое освещение. Увидели хорошо одетых людей, удивленно на нас оглядывавшихся. Уж больно неказист был наш вид.