Подошли к огромному зданию, остановились у дверей.
— Идите за мной, — сказал комендант.
Поднялись на первый этаж, долго шли по коридорам и наконец очутились в громадной комнате, уставленной письменными столами. В комнате было тепло, и это особенно приятно чувствовать после того, как мы столько времени брели по дороге, не имея возможности никуда спастись от донимавшего нас холода.
Кафельная печка была основательно протоплена, и мы к ней «доверчиво» прижались. Комендант куда-то вышел, оставив нас одних.
— Ребята, не робей, — сказал Исаченко. — Видишь, какое нам доверие оказывают — никто не охраняет. Очевидно, парень нам поверил. Не забывайте, что от границы нас отделяет всего какой-нибудь, десяток верст. Стало быть, уже отмахали порядочно от стрелковского лагеря. Не придет же ему в голову, что мы сумели незамеченными пройти такое расстояние по Польше.
Петровский на этот раз был настроен мрачнее нас. Я был полон оптимизма, а Борисюк вообще не выражал своего мнения насчет положения, в котором мы очутились. Он просто наслаждался теплом. Борисюк был очень чувствителен к холоду и хуже всех переносил его.
Вскоре вернулся комендант. Через некоторое время нам принесли по большому куску хлеба с колбасой.
«Ого! Встреча хороша, значит, нас действительно приняли за поляков, бежавших из немецкого плена. Вот было бы чудесно, если бы все остальные поляки, с которыми нам придется еще в Иновроцлаве разговаривать, отнеслись к нам с таким доверием!» — думал я, с неописуемым наслаждением уплетая колбасу и вкусный хлеб.
Комендант продолжал с большим любопытством и видимым сочувствием разглядывать нас. Все шло, как по маслу. Даже наш аппетит был нам нáруку. Он был вполне естественен: ведь мы бежали из «немецкого» плена, где нас, по твердому убеждению поляков, держали впроголодь.
Через час он снова навестил нас и, добродушно похлопав каждого по плечу, сказал:
— Ну як, мои пленьцы?
— Ниц бордзо добже, пане коменданте, — ответил я.
— Так, так, — благодушно ухмыляясь, пробормотал он, — ну, а зараз треба вас записать. Ходзь до мне.
Первым подошел к коменданту, усевшемуся за высокой конторкой, я. Товарищи глазами показали, что я должен идти первым. Очевидно, мой голос звучал непринужденно и располагал к себе поляков.
— Ты ему слезу пусти, — успел шепнуть мне Петровский.
И я в самом деле с дрожью в голосе и с некоторой взволнованностью повторил, не жалея красок, историю жуткого немецкого плена, рассказал об ужасах, заставивших нас в конце концов, несмотря на весь риск, бежать на родину.
— А теперь, — закончил я свой рассказ коменданту, — немножко отдохнем, соберемся с силами и попросим снова отправить нас на фронт, чтобы иметь возможность драться с немцами и отомстить им за перенесенные унижения.