Джастин посмотрел на лезвие, замершее над его кистью. Нож принадлежал его матери, а вот дрожь была его собственной.
На мгновение он задумался о практической стороне происходящего. Правильно ли он выбрал нож для того, чтобы выполнить задуманное? Их было так много в доме… Ножи в ящике для столовых приборов. Ножи, воткнутые в деревянный брус. Набор ножей из чистого серебра, доставшийся его матери по наследству и спрятанный в специальной декоративной коробке…
Сначала Джастин выбрал другой нож. Он схватил самый большой и жутко выглядящий тесак, лежавший в ящике буфета. С зазубренным лезвием. Ряд его острых зубьев напоминал горную гряду.
Рукоятка ножа удобно лежала у него в руке, но одна мысль о том, что эти зубья вопьются в его кожу, заставила его содрогнуться. Смешно, что, приготовившись свести счеты с жизнью, он беспокоится о том, чтобы ему не было больно.
Джастин вернул тот нож на место и выбрал другой: длинный, гладкий и с толстой рукояткой. Он не раз видел, как его мать резала им воскресный ростбиф.
Юноша почувствовал приступ печали, смешанной с сожалением. Он вспомнил, как каждое воскресенье усаживался рядом со своей младшей сестрой и с нетерпением ждал самое любимое блюдо. Мама чопорно и осторожно расставляла тарелки на столе. Ее лицо светилось от гордости. Джастин сглотнул, внезапно поняв, что больше никогда она не будет так выглядеть, думая о нем.
Нож в его руке задрожал, когда он задумался о том, можно ли вернуть те дни – его ранние годы, когда для него достаточно было просто принадлежать своей семье. Те прогулки, каникулы у моря, еду навынос и посещения кинотеатра…
Джастин еще раз с трудом сглотнул.
Сейчас он уже не мальчик. Его детство кончилось много лет назад. И зерна ярости, запавшие ему в душу в те годы, превратились теперь в гудящий, пылающий ад.
Джастин знал, что должен сделать.
Перед его мысленным взором появилось лицо матери. Боль, которую он испытывал, можно было, казалось, пощупать руками.
С криком он провел лезвием по руке.
Это движение оставило тонкую царапину поверх таких же пустяковых ран, которые он уже успел себе нанести. На одном конце тонкого, как волос, пореза появилась капелька крови. Уже что-то.
Лицо матери никуда не исчезало. На нем читалось понимание и прощение. Она всегда так выглядела, когда его, еще ребенком, оставляли после уроков за то, что он бил одноклассника на игровой площадке. Или когда взял чужой велосипед и повредил переднее колесо. Но те ошибки ему прощали.
