Он вспомнил горький рассказ своего деда-фронтовика о том, как его, молодого лейтенанта, только что окончившего краткосрочные курсы, поставили командовать усиленной ротой и, не обеспечив ни должной артподготовкой, ни даже минимальным вооружением и боеприпасами, бросили на лобовой штурм прекрасно укрепленных фашистских позиций. Выполняя приказ, он вел своих плохообученных бойцов-новобранцев в атаку, кляня на чем свет стоит, в хвост и в гриву свое тупоголовое командование, бросившее на верную погибель десятки людей – молодых и старых, холостых и женатых, бездетных и имеющих семерых по лавкам. Положив в чистом поле едва ли не всю роту, он так и не взял тот проклятый рубеж глубоко эшелонированной вражеской обороны и сам получил тяжелое ранение. Кто его вытащил из-под огня и как оказался в госпитале, он не помнил. Но через несколько дней, придя в себя, услышал, что на их участке фронта враг полностью разбит в результате искусного обходного маневра основными силами. А атака его роты была даже не разведкой боем, а отвлекающим, заранее обреченным на провал ударом с целью дезориентировать противника, заставить его перебросить на этот участок основные силы и отвлечь внимание от направления главного наступления. И всю оставшуюся жизнь дед мучился, раздираемый чувством долга, связанным с необходимостью выполнить боевой приказ, и совестью, которая грызла его за собственную вину в гибели многих и многих людей, которых именно он, как на заклание, поднимал и вел на верную смерть. И уже в мирное время, отмечая святой День Великой Победы, он каждый раз с гордостью надевал свои воинские награды, которыми был удостоен за личный героизм и мужество, и никогда не носил свой первый орден, который получил за тот страшный бой. Через много лет после окончания войны, когда с военными почестями хоронили ветерана-фронтовика, на красных бархатных подушечках, отороченных черным крепом, были все награды – и военные, и мирные – кроме той. А перед тем, как накрыла гроб тяжелая крышка, отец Саши что-то вложил во внутренний карман парадного военного мундира, в который был обряжен покойник.
– Папа, что это? – спросил тогда внук.
– Орден… – ответил отец, – тот самый… Незадолго перед смертью отец сам попросил меня так сделать… Не знаю, может, на том свете вернуть награду кому-то хочет, а может, вину, грех свой решил с собой в могилу унести… навсегда… чтоб в нашей семье не осталось и памяти о той боли, которую он всю жизнь, будто каиново ярмо, на себе тащил…
Но память осталась…
– Слушай, Александр Васильевич, – из грустных воспоминаний чекиста вывел голос капитана. – Сам-то ты что думаешь по поводу всего этого? – И кэп мотнул головой в сторону нового груза. – Уж не воевать ли с Ираном мы решили?