– Где нечисть? – оглядываясь по сторонам, громыхающим голосом произнес он.
– Сбежал, – хмыкнул тот, кого нечистый назвал Серегиным, – увидел мой меч, обозвал меня каким-то Воином Света и Бичом Божьим, помянул тебя и дал деру, напоследок пообещав вон тому козлу, что следующее их место встречи, которое изменить никак нельзя, находится прямо в аду.
– Ад большой, – меланхолически произнес священник, – впрочем, отработанным материалом там интересуются редко, и обычно с чисто прикладной точки зрения…
Василий наконец сбросил с себя ступор, перевалился через так и не проснувшуюся от всех этих воплей плотную толстопопую подружку, сполз на пол и на четвереньках, плача и подвывая, пополз по полу к священнику, которого странный незнакомец назвал отцом Александром. Сам тот давешний незнакомец с мечом смотрел на него с выражением ненависти и омерзения.
– Батюшка, честный отче, – стонал Самозванец, – спаси мя убогого, бес меня попутал, сбили с истинной дороги козни сатаны. Не вели казнить и мучить, вели помиловать и отпустить на все четыре, больше я так не буду, вот те во имя Господа нашего Всемилостивого святой истинный крест!
– Да не будем мы тебя казнить и мучить, даже пальцем не притронемся, – наклонившись над доползшим Лжедмитрием, почти ласково произнес священник, – если пойдешь с нами сам, без принуждения, мы просто зададим тебе несколько вопросов; ответишь на них честно и без утайки, очистишь душу исповедью – и иди себе на все четыре стороны, никто тебя удерживать не будет. Вот только на Русь тебе уже не попасть никогда, ты уж не обессудь. И так уже наломало дров, чадушко, на всю зиму хватит печь топить.
– Пойду, честный отче, сам пойду, вот те истинный крест, – бормотал Самозванец, поднимаясь на ноги и отчаянно крестясь.
И ведь, что интересно, и рука у него при этом не отсохла, ни губы не онемели – а это значило, что Лжедмитрий или раскаялся по-настоящему, или, по крайней мере, сам верил в свое раскаяние. Хотя в такой обстановке во что только не поверишь, особенно если за чистосердечное раскаяние обещают не только не мучить и не казнить, но и отпустить восвояси на все четыре стороны. И ведь ни слова лжи не произнес отец Александр – в тридевятом царстве, тридесятом государстве к подследственным действительно пальцем никто не прикасается, они сами все рассказывают истинно, отвечая на вопросы следователя без всякой лжи, ибо любая изреченная лжа приносит им невыносимые телесные и духовные муки, а следователь при этом оказывается ни при чем, ибо это сам лжец наносит себе ужасную боль.