- Эй, молодежь, поехали! - позвал Кыллахов.
Первый раз он трогался с места, не попив чаю, нарушив священный закон якутов,- так он торопился и волновался.
Парни быстро свернули палатки, Кирька впряг в бечеву Арфу и засвистал клестом. Вскоре все увидели крутой горный выступ над широким разливом реки. На краю его виднелись какие-то развалины. Кыллахов отпустил поводья, и пришпоренный конь помчался вскачь. Но вскоре всадник повернул коня: ему хотелось поклониться братской могиле вместе с молодежью. Один-то он что? Старое трухлявое дерево. А те, что прибыли с ним, молоды, как весенний лес, сильны, как стремительные горные ключи…
«Эх ты, Ром,- опять с обидой в душе подумал Ксенофонт, вспомнив неуместную шутку Шатрова.- Умный парень, а недогадлив».
Ксенофонт и в самом деле готовился к параду. Он пришел отчитаться перед своими друзьями, спавшими вечным сном в этом безмолвном краю. Ксенофонт знал их, молодых, .смелых, красивых, ровесниками своих нынешних спутников, пожимал их теплые руки… Сейчас он, старик Кыллахов, любуется солнышком, шелковистой тайгой, дышит лесной прохладой, а они давно-давно, в двадцатом году, разутые и раздетые расстреляны бандитами на льду Юрга-чана… Наверно, не гулять бы и вам, молодым, по этой веселой зеленой земле, если б друзья ваших отцов не умирали на хребтах седого Турку луна, не подняли над ним красное знамя…
Проводник, конечно, не сердился на своих молодых спутников. Наоборот, он рад, что они прибыли в край его юности, в места его партизанских троп. Но старик волновался, не зная, как выразить свои чувства при встрече с этими дорогими сердцу берегами.
Там, наверху, было когда-то несколько построек - три убогих юрты и рубленый высокий хозяйский дом. В доме проездом бывал тойон или его дурковатый сын. Они принимали тут почетных гостей. В длинных приземистых юртах с крохотными ледяными оконцами обитали батраки и ночевали каюры. Скудная постель батрачонка Ксенофонта лежала на нарах в одной из юрт. Когда проезжего люда набивалось до отказа, ему приходилось уступать свое место какому-нибудь дорожному человеку и спать сидя около камелька. Сотни раз он гонял скот к проруби - в начале зимы на Юргачан, а потом, когда ручей промерзал до дна, надо было долбить лунки, каждое утро пробивая метровый лед на середине Ярхаданы. Крутой пыльный въезд вился летом от реки в гору. По этому въезду Дайыс часто бегала с ведрами брать воду для хозяйского самовара. Здесь у дымокуров Дайыс и горбатая батрачка Варвара допоздна доили хозяйских коров…
Не слезая с Магана, Кыллахов вглядывался в берег и не мог обнаружить даже малейшего следа прошлого. Весь берег зарос травой и кустами ерника - горной березки с маленькими листиками и шершавыми темно-малиновыми ветками. Вразброс стояли одинокие молодые лиственницы. Оказывается, коротка память земли, намного короче жизни человеческой. Совсем заровняла следы молодых резвых ног Дайыс и Ксенофонта!..