Издолбленные пулями бревна сделались трухлявыми. Кирька гвоздем выковыривал пули и собирал в горсть, как горох.
- П-подлые б-бандюги, не жалели зарядов!
- Низко кланяюсь вашей памяти, друзья мои,- дрогнувшим голосом заговорил Кыллахов.- Это я, Ксенофонт Кыллахов. Привел ваших ровесников. Они совсем молодые, какими вы были. Верьте им. Они тут новую жизнь делать будут, построят поселки, горы Туркулана разбудят, огнями тайгу зальют. И вас, красных храбрецов, таежных соколов, не забудут…
Кирька протянул Кыллахову свою маленькую и крепкую руку. За ним Наташа. Сергей молча стоял в стороне с опущенной головой. Гвардии солдат, на всю жизнь принявший присягу на верность, он молча повторил ее перед этими развалинами, перед затерянной могилой.
Потом они долго бродили вокруг, старик рассказывал про жизнь давно отзвучавшую, про горести и скромные радости, выпавшие ему здесь. Чувствовалось, как дорога ему каждая веточка, выросшая на земле его юности, и его волнение передавалось и было понятно всем.
- У тойона тайные копачи-золотоискатели быков покупали на мясо, угоняли в тайгу,- рассказывал Ксенофонт.- Однажды хозяин послал выследить, я пошел. Вдруг из куста мне прямо в лицо ружье глядит. Вышел бородатый русский, говорит: «Ладно, паря, живи. Но забудь эту дорогу, понял? Пускай твой тойон не сует сюда нос»… Они вон туда шли,- показал старик.- Может, нарочно путали следы.
Проводив молодежь к лодке, Ксенофонт пошел навестить места, где впервые вышла на свидание с ним робкая Дайыс. Черные косы, казалось, оттягивали ее голову назад. Лицо ее пылало, словно ягода рябины… Кыллахов тер седые виски и жадно искал глазами березку. Но ее не было. Он долго топтался возле старой березы с морщинистой и почернелой внизу, у комля, корой. Ветер раскачивал ее редкие косы. И вдруг Ксенофонт узнал в ней ту, что когда-то шумела густой молодой листвой… Он тихо коснулся ее коры седыми усами, бережно сорвал два листика-сердечка…
Потом старик заглянул в знакомые черемуховые заросли. Они поднялись чуть не вровень с ветлами над ручьем. Горсть этих ягод, пусть еще не зрелых,- разве маленький подарок для Дайыс!
Пройдя по заросшим тропам, он тяжело побрел на стан и устало прилег. Болезнь снова напомнила, предупредила: «Торопись, старик!..» Превозмогая новый приступ боли, Кыллахов поднялся, тяжело добрел до пасущегося коня и, взнуздав, медленно поехал по косогору. Ему хотелось до вечера осмотреть все в округе километров на десять. Рожденный в глухой тайге, Ксенофонт первый раз за всю жизнь испытал тяжесть безмолвия и безлюдья. И где? В краю, который был ему таким дорогим и близким…