— К смерти?
Иван кивнул. Митрофанов ещё немного посмотрев Ивану в глаза — отчего последнему стало немного жутковато, — ответил просто, без малейших эмоций:
— Нисколько.
И вернулся к созерцанию зеркальной глади пруда.
Иван постарался выдохнуть как можно незаметней. Но, кажется, всё равно вышел вздох облегчения. Ему почему-то очень не хотелось, чтобы Митрофанов имел хоть какое-то отношение к смерти Васильева. Потому что он ему очень понравился. Хорошим добрым людям вроде Ивана Алексеевича, — а он себя считал хорошим и добрым человеком, — не по душе, когда симпатичные им люди внезапно оказываются, например, убийцами. Ладно ещё — психопатами. Это можно пережить. Поэтому Иван на вздохе облегчения ещё и пошутил. Немного коряво, как ему показалось. Но иногда человек успевает пошутить куда быстрее, чем задуматься. Тоже ещё один заслуживающий более глубокого изучения, посреди остального «всего», феномен.
— И неудивительно. Психопаты не любят перемен. А смерть главврача — это, как ни крути, перемена!
— Психопат не отрицает перемен. И психопат не оперируют понятиями «люблю-не люблю». Психопат или отрицает. Или…
— Отрицает отрицание! — Подхватил Иван, улыбнувшись.
И Митрофанов наиприятнейшим образом улыбнулся ему в ответ. Пожалуй, даже искренне. Искренность — это тоже не чувство? Искренность — это честность. А честность — это не чувство. Это качество. Или категория. Философская категория «сущность».
— Да. Философия, молодой человек, это ни что иное, как методология. А без методологии нет учёного.
— И нет психопата.
— Именно так, Иван. Именно так. Любой учёный должен стать психопатом. Экспериментировать над лабораторными животными — зло. Учёный принимает это зло, творит его — во имя добра. Опять пластичность! Опять люфты и допуски. И запущены новые нейронные пути, которые не всегда приведут куда надо. Иногда запутают. Потому быть психопатом, заведомо знающим, что нет добра и зла, но психопатом высокоорганизованным, то есть понимающим, что такое хорошо, и что такое плохо, — вы же чувствуете разницу? — он вопросительно посмотрел на Ивана.
— Между парой «добро-зло», «хорошо-плохо»?
Митрофанов кивнул.
— Безусловно.
— Отлично.
— То есть… А великим… Великим учёным нельзя стать, если ты… Ну, если для тебя всё-таки существуют категории добра и зла?
Ивану стало стыдно за свой вопиюще детский вопрос. Но Митрофанов воспринял всё абсолютно нормально. Видимо, человеческие амбиции давно не были для него terra incognita.
— Для любого, кто решил посвятить себя науке, нет категорий добра и зла. Достаточно полей хорошо и плохо. Плоха метода ограничения и принудительного использования?