- У меня нет, - говорю. - И никогда не было.
- Не может этого быть. Соли, - говорит, - неохота в магазин идти.
- Посмотри, - говорю, - сама в холодильнике.
- Хто это соль в холодильнике держит?
- Я.
- Зачем?
- Какая разница, - сказала, а хочется просто расплакаться, не понимаю, чего она от меня хочет. - Я, - говорю, - есть не хочу, - раскрыла холодильник. Даже бананы. И сосиски. В морозильнике хлеб и печенье.
- Зачем у тебя, Фрося, в морозильнике картошка? - спрашивает.
- Он сказал, - говорю. - А вот на... - протягиваю ей кофе, - насовсем. Я уже никогда больше не захочу кофе. Вместо соли, - говорю. Тут увидела соль.
- Вот, - говорит, - видишь.
- Не вижу, - говорю.
- Вот.
- Если видишь, бери.
- А яиц у тебя нет? - опять спрашивает.
- Тебе лучше знать.
- Слушай, - говорит, - что это у тебя за запах?
- Из холодильника?
Понюхала, закрыла холодильник.
- Нет, запах не холодный, а летний.
- Какой?
- Летний, то есть, как летом, когда тепло и хорошо. А почему ты в черном???
- Потому что запах, - говорю.
Она сама прошла в комнату, без приглашения. В одной руке соль, в другой кофе.
- Отсюда идет. Какой приятный!
- Да, - говорю, - приятный, действительно.
- Это от цветов, - говорит.
- Нет, не от цветов. От цветов зимний запах. Да и у меня нет цветов разве не видишь пустые вазы?
- А еще от чего может быть? - удивилась уходя.
- Действительно, - согласилась с ней, - от чего может быть еще... - и поспешила вслед, а дверь оставила открытой, чтобы благоухание благоухало для всех.
Оборачиваются. У женщин на головах не платки, а мужские сапоги с навозом на подошвах - и запах. Еще они посмотрели на меня, я испугалась; не знаю от кого убегаю, куда бегу. Прибежала ночью. Во мраке зажегся огонек, потом пропал, опять зажегся, исчез, появились два огонька, потухли, опять загорелись... А, это фары и дорога горками! Проехал мимо лысый мужик на машине. Я его не знаю, но мне сказали, что это Иван Антонович. Нет, задний ход, вернулся. Я сажусь к нему в машину, въезжаем внутрь церкви. Через окна сияет солнце - в его лучах воздух, как пшенная каша; молящиеся крестятся; каша над ними шипит и брызгает, словно на огне. Выходит священник с золотым крестом, тут из-под колеса курица - перья разлетаются фейерверком; еще вижу, как от креста золотые зайчики мечутся по стенам. Появляется очень толстая и высокая баба, прикладывается к иконам на стене - все лампады по очереди у нее на меховой шапке; звенят, позвякивают медные кольца на цепях, но масло не вылилось никому на головы, и... вот - за стеной сигналят без умолку, с остервенением подхватили собаки. Выбегаю из церкви - неизвестно откуда взялся Тузов и схватил меня за руку, другой - держит какого-то мальчика... Не обращая внимания на сливающиеся воедино тревожные гудки автомобилей, шатаясь, перебирался через дорогу пьяный; при этом он держал руки в карманах и курил на ходу сигарету. Тузов закричал срывающимся в визг бабьим голосом, опять новым для меня - и чужим, далеким: