Пошла «эмка» в распоряжение фронта, погрустил немного Павло, а потом пришел к «хозяину», хитро взглянул исподлобья:
— Так как же будем? Пешком или на колесах?
— Пешочком, без колес, Павло, придется привыкать, — бодрился председатель райисполкома, зная, что этим не развеселит своего водителя.
— А в МТС валяется старый металлолом — списанная полуторка…
Качуренко только пожал плечами.
И «собрал» Павло Лысак колеса. Приволок бог весть откуда старые проржавевшие детали, отмыл все и отшлифовал, приладил детальку к детальке, залил бак бензином, и полуторка, нигде и никем не зарегистрированная, неподвластная самому суровому мобилизационному плану райвоенкома, деловито сновала по району.
Как никогда пришлась к делу эта скрипучая, но на диво выносливая таратайка. Андрей Гаврилович, забыв об удобной, хотя и тесноватой «эмке», притерпелся к грузовой колымаге, словно всю жизнь ездил на ней, гнулся на замасленном, с выгнутыми ребрами пружин сиденье.
Сейчас машина чихала, тряслась, как в лихорадке, а Качуренко думал о разлуке с женой. Почему она так холодно повела себя? Впрочем, кто разгадает женскую натуру, может быть, так и следует расставаться, может, захотелось ей сыграть такую роль, ведь прирожденная же артистка, любимица калиновской публики, лауреат не одной из областных олимпиад.
Незаметно косится Андрей Гаврилович на водителя. Лысак сидит твердо, уверенно, как император на троне. Густой чуб, серый от пыли, тяжело спадает на узкий лоб, из-под крутых надбровных дуг, густо заросших лохматыми волосами, не мигая смотрят вперед холодные серые глаза, губы тонкие, крепко сжатые, на подбородке блестит вьющаяся поросль. Что-то медвежье, дикое просматривается в увальне Лысаке. И может быть, это нравится Качуренко, свидетельствует о необычайной силе и потенциальных возможностях водителя.
— Уехала наша мама…
— Уехала… — без энтузиазма раскрывает губы Лысак.
Качуренко в душе улыбается — не любит Павло женщин, уже не мальчик, в парнях ходит, с Аглаей Михайловной они так и не нашли общего языка, все бросал на нее недобрые взгляды; может, потому, что и она не воспринимала его глубоко замаскированные то ли дикость, то ли обычное хамство.
— Как-то ей там будет… — проговорил Качуренко.
— А как? — ощетинился вдруг Лысак. — Не пропадет. Не дадут скучать. Во всяком случае, не переживет того, что нам с вами придется.
— Это да, — вздохнул Качуренко. — Нам придется… Ты, Павло, все-таки молодец. Молодец, что не женился. Душа спокойна.
Лысак бросает на Качуренко насмешливый взгляд, советует:
— Вы тоже не очень-то убивайтесь.