Разумеется, когда я выезжал из Огайо и проехал всю Америку в поисках счастья и славы, я даже в мыслях себе представить не мог, что в четыре часа утра я буду сидеть в темных аллеях с бездомным барыгой-негром, а он будет дрочить на мои ноги свой член.
Моя мать осталась единственным человеком, кто еще отвечал на мои звонки. Когда у меня заканчивались продуктовые талоны или карточки на жилье или если у меня просто не хватало сил попрошайничать, я звонил ей и клянчил деньги. Она обычно внимала моим слезам и мольбам, а иначе я всегда грозился покончить с собой.
Последний разговор с матерью начался весьма заурядно. Я звонил ей из таксофона в Санта-Монике. В тот день у меня не было желания ни просить, ни умолять, поэтому я сразу взялся за шантаж: «Я убью себя». Моя бедная мама. Ей еле-еле хватало средств, чтобы прокормиться самой, а тут звонил я, орал на нее и просил выслать денег на героин. Я убедил себя, что это по ее вине я оказался в таком положении, что она обязана мне, так как ее не было рядом, когда я отчаянно нуждался в ней.
Я не говорил, для чего мне нужны деньги, но она знала. Она расплакалась. Прежде чем повесить трубку, она сказала: «Я вышлю тебе деньги в последний раз, но никогда больше, никогда больше не звони мне опять. Это в последний раз. Я не отвечу».
Я был слишком возбужден, чтобы реагировать на ее слова. Как только я получил деньги, я купил немного героина. Потом мне нужно было приобрести немного кокса, чтобы приготовить спидбол. Я позвонил знакомому барыге с Ямайки. Он встретил меня в аллее возле «Макдональдса» на Второй улице в Санта-Монике.
Как только я сел в его машину, он сказал:
— Черт побери, малыш, ты воняешь.
— Извини.
— Нет, малыш, что случилось? — поинтересовался он. — Давно не менял одежду?
— Мне нужно совсем немного кокса, поэтому, будь добр, просто…
— Где ты остановился?
У меня не было жилья. Я спал где придется, иногда в дешевых гостиницах, но чаще всего на улицах или под мостом с торчками. Но я хотел вернуться обратно в Малибу. Там я знал девочек, семья которых снимала старый дом на холмах. Они были старые хиппи, я нравился им, но еще больше им нравилась музыка, которую играли я и Дуэйн. Их папа был англичанином, а мама выросла в Сан-Франциско в шестидесятые годы. У них было семь дочерей. На заднем дворе их дома была лачуга, где я иногда останавливался, прежде чем залечь на дно. Там не было ни воды, ни света, но я протягивал удлинитель из соседского дома и мылся в душе на улице. Дом был совершенно запущен, но в этой семье было столько любви, что эта запущенность не имела особого значения. Все дочери обожали меня, приносили еду и иногда даже готовили мне печенье. Там я чувствовал себя в безопасности.