На этот раз я говорил искренне. Я больше так не мог. Больше невозможно было влачить такое существование, — я не могу назвать это жизнью. Такому существованию я предпочел бы смерть в этой канаве.
* * *
Мое зрение вернулось ко мне, но медленно и неуверенно. Я попробовал пошевелить ногами. Они шевелились, но очень слабо. Я приподнялся и смахнул с себя листву, грязь и жуков. Перед глазами все расплывалось, ноги были ватными. Но я все-таки дополз до своей лачуги.
Я проспал полтора дня. Проснувшись на следующий день, я вошел в дом к хозяевам и попросил телефон. К моему удивлению, семья никак особо не отреагировала на мой визит. В прошлый раз я оставил эту лачугу в плачевном состоянии, и, надо полагать, они не ждали меня снова.
Я позвонил хозяину фонда «Телезис». Джерри был владельцем прекрасного рехаба «Ранчо Малибу».
Я умолял его: «Вы позволите мне приехать в рехаб?»
— Ни в коем случае, — отрезал он. — Если ты выглядишь так же, как в последний раз, когда я тебя видел, я не смогу взять тебя в клинику.
Я кричал.
Я плакал.
— Нет, — сказал он. — Извини.
Дальше я попытался уговорить Пенни.
— Я могу остановиться у тебя? Я завязал. Я поклялся Богу, что завязал. Я завязал с дурью, честно. Я приеду, поживу у тебя месяц и найду работу.
— Нет, не получится.
Я подумал, что сейчас она повесит трубку, но потом я снова услышал ее голос.
— Я передам Бобу Форресту.
Боб Форрест был сотрудником благотворительной организации, так называемой Программы реабилитации музыкантов (ПРМ), или, в моем случае, Программы реабилитации неудавшихся музыкантов. Это была программа для всех исполнителей, которые не могли завязать самостоятельно.
Боб великодушно согласился, и я позвонил ему, чтобы спросить адрес.
— Да, конечно, подъезжай сюда, и мы о тебе позаботимся, дружище. Не беспокойся ни о чем.
Я плакал:
— У меня нет денег. У меня нет родственников.
— Самое главное, приезжай, — сказал он. — О тебе позаботятся.
Я помылся у хозяев, одолжил одежду у одной из старших девочек, взял с собой джинсы, треники, шлепанцы, пару старых концертных футболок и замечательную большую, теплую и удобную фуфайку. Ко времени моего отбытия в центр, я уже был в плоховатой форме. Начиналась ломка. Собеседование проводил знаменитый старый джазовый музыкант и завязавший наркоман Бадди Арнольд[61]. Он заправлял в этом центре. Он возненавидел меня с первого взгляда — наверное, из-за моих обесцвеченных пергидролем волос или того, что от них осталось.
— Ни в коем случае, — тут же сказал он. — Мы ничего не сможем для тебя сделать. Ты не издавался.