- Неужели я действительно здесь? - спрашивал он. - Неужели я здесь?
- Да, - говорила я. - Ты здесь. Но одного я понять не могу: как ты сумел сюда добраться.
- О, это было совсем не так страшно, пока я двигался. И вообще, главное - знать, куда идешь; знать, что тебе есть куда пойти. Понимаешь, у некоторых там, в Лагере, такого места не было. Даже когда их отпускали, им некуда было деться. А для меня главное было продолжать двигаться. Погляди, моя спина теперь, по-моему, почти в порядке.
Когда Саймону понадобилось встать и пойти в туалет, он двигался словно девяностолетний. Не мог выпрямиться и весь был какой-то искореженный, скрюченный. Еле ноги волочил. Я помогла ему надеть чистое белье. Когда он снова ложился в постель, с губ его сорвался хриплый стон - словно оберточную бумагу разорвали. Я бродила по комнате, убирая разбросанные вещи, а он попросил меня подойти и сесть рядом и сказал, что утонет в моих слезах, если я не перестану плакать. "Ты всю Северную Америку затопишь", сказал он. Я не помню, что он еще говорил, но в конце концов заставил-таки меня рассмеяться. Очень трудно вспомнить, что именно говорит Саймон, но совершенно невозможно удержаться от смеха, когда он это говорит. Я так считаю вовсе не потому, что люблю его и восхищаюсь им. Просто он любого заставит смеяться. Я, правда, не уверена, что он к этому так уж стремится. У этих математиков вообще все не как у людей. Но Саймону приятно, когда ему кого-то удается рассмешить.
Было странно - тогда и сейчас - думать вот так о "нем", ведь это был тот самый человек, которого я знала уже десять лет, тот же самый, и вот теперь "он" лежал там, изменившись до неузнаваемости, словно превратившись в кого-то иного, в "него". По-моему, этого вполне достаточно, чтобы понять, почему в большинстве языков есть понятие "душа". У смерти несколько стадий, и время не щадит нас, заставляя пройти их все. И все же что-то в человеке всегда остается неизменным - вот для этого и требуется слово "душа".
Я наконец сказала то, что была не в состоянии выговорить целых полтора года:
- Я боялась, что они устроят тебе промывку мозгов.
- Модификация поведения - вещь дорогая, - ответил он. - Даже одни только лекарства. Это они в основном для важных персон приберегают. Но боюсь, они в конце концов почуяли, что и я могу оказаться важной персоной. В последние два месяца меня без конца допрашивали. О моих "контактах с заграницей". - Он фыркнул. - Думаю, их интересовали опубликованные там мои работы. Вот я и намерен вести себя осторожно, чтобы быть уверенным, что в следующий раз попаду снова в лагерь, а не в Федеральный Госпиталь.