— Не говори глупостей, — сказал он.
Впрочем, он явно не хотел объяснять, как оказался на носилках, и санитар в конце концов открыл мне, что доктор Херр поскользнулся на обледенелом тротуаре и сломал щиколотку. Доктор Херр поморщился — не знаю, от боли в ноге или от прозаической природы своей травмы.
— Обледенелом? — спрашивает Нора. — Минуту назад у тебя шел дождь.
— Не только ты умеешь управлять погодой.
— Здесь нечего стыдиться, — сказал санитар. — У нас в травматологии полно бабусь, с которыми случилось то же самое.
— Ну спасибо, — сказал доктор Херр. Он притянул меня поближе и прошипел мне в ухо: — Я думаю, что меня столкнули. Я думаю, что меня пытаются убить.
— Столкнули с тротуара? — недоверчиво повторила я. — Если бы вас хотели убить, то уж наверняка столкнули бы откуда-нибудь повыше.
— Залезай, — скомандовал мне санитар.
Я колебалась.
— Пожалуйста, — слабым голосом сказал доктор Херр.
Я как раз пыталась придумать уважительную причину не влезать в карету «скорой помощи» (хотя на самом деле у меня таких причин было несколько), но тут Чик тронулся с места и укатил, скрежеща шестернями. Объезжая «скорую помощь», он громко загудел.
— Вот дебил, — сказал санитар.
Мейзи радостно помахала мне из удаляющейся машины. Я вспомнила, как точно таким же образом увезли желтого пса, и испугалась, что Мейзи тоже исчезнет без следа.
— Спасибо, ты хорошая девочка, — пробормотал доктор Херр.
По прибытии в Королевскую больницу мы на некоторое время застряли в приемной — в основном потому, что доктор Херр никак не мог решить, кого записать близким родственником, меня или свою бывшую жену Мойру. Наконец — несмотря на мои протесты, что я ему вообще никто, — он выбрал меня. У того же стола, что и мы, регистрировалась женщина — рука у нее была пробита гвоздем. Я взглянула на ее анкету и увидела, что в графе «Ближайший родственник» она пишет «Иисус». Может быть, она приятельница Дженис Рэнд. Потом она приписала фамилию Иисуса — Барселлос. Насколько мне известно, это было тайное знание, не доступное никому, кроме нее.
Мы долго ждали — я коротала время в унылейшем разговоре с доктором Херром, в основном о его детских болезнях (корь, краснуха, коклюш, ветрянка, свинка, моноцитарная ангина, чума). Наконец в приемную вышла медсестра и сказала:
— Доктор Маккриндл вас сейчас примет.
Она укатила доктора Херра на осмотр в закуток, отгороженный крикливыми занавесками в цветочек (наверняка оскорбляющими вкус доктора).
Прошло много времени, в течение которого ничего не происходило. Облупленную бежевую краску на стенах приемной разнообразил только плакат, призывающий меня чистить зубы после каждого приема пищи. Из закутка, куда увезли доктора Херра, вышел доктор Маккриндл и улыбнулся мне волчьей улыбкой. Прошло еще сколько-то времени. По коридору пробежала медсестра-практикантка с криком «Джейк, вернись!». Прошло еще сколько-то времени. Я прочитала стопку журналов «Друг народа», просмотрела свой реферат по Джордж Элиот, который добрался до фразы «Свою антипатию к стилистическому методу Джордж Элиот Джеймс рационализирует следующим странным утверждением: „Его диффузность… делает его чрезмерно обильной дозой чистого вымысла“», то есть не очень-то продвинулся, и еще дописала кусок «Мертвого сезона».