Задним числом я понимаю, что моя реплика была довольно черствой.
— Извини, я взяла другую тему. Я писала по Шарлотте Бронте. Могу дать, если хочешь.
Она собиралась сказать что-то еще, но тут ей явно стало не по себе и она убежала в сторону туалета со словами:
— Извини, меня сейчас стошнит.
Я пошла за ней и придержала ее красивые светлые волосы, чтобы рвота на них не попала.
— Спасибо, — вежливо сказала она.
— Ты предлагала попить кофе — хочешь, давай сейчас? — спросила я, но Оливия сказала, что пойдет домой.
Оливия жила в цивилизованной квартире на Перт-роуд вместе с тремя другими девушками. Все четверо умели готовить и шить на машинке. Они устраивали званые ужины, покупали крем-депилятор и чистящие средства на всех, делали друг другу прически и при необходимости подтирали друг за другом рвоту. У Оливии была уютная комната в темно-зеленых тонах, полная приятных вещей (ароматические лампы, процветающие растения в горшках и старинные льняные вышивки с рынка на Денс-роуд). Оливия сидела в своей уютной комнате, слушала Баха и Пахельбеля и усердно училась, ожидая, пока Роджер Оззер втиснет ее в свое забитое расписание.
На задворках Башни студент, который по субботам продавал газету «Социалистический рабочий», сунул мне в руку желтую листовку. Неуклюжие черные буквы гласили: «ПОКОНЧИТЬ С ФАШИЗМОМ НЕМЕДЛЕННО! Все неравнодушные встречаются в Новой столовой в 6 ч. веч.». Внезапный порыв ветра вырвал листовку у меня из рук.
В Башне нас ждала Терри. Она сидела на диванчике в вестибюле — теплом, обшитом деревянными панелями дивного золотисто-коричневого цвета, отполированными до лакового блеска.
— Я была в приюте для собак, — сказала она с видом еще более унылым, чем обычно.
— В приюте?
— Да, там, куда отвозят потерявшихся собак. Искала желтого пса. Но его там не было.
Может быть, Чик взял желтого пса к себе, решил оставить его насовсем, но мне в это как-то не верилось. Я даже не могла себе представить, что у Чика есть дом, а тем более — что он заведет там собаку.
Мы сидели в вестибюле и обсуждали, куда мог деться пес. Мы пересидели звонок на двухчасовое занятие и толпу людей, бегущих в аудитории. Только в десять минут третьего мы наконец заставили себя двинуться на Мартин семинар.
В коридоре кафедры английского языка мы наткнулись на доктора Херра, и он задержал нас еще сильнее. Он предъявил нам претензии за все несданные работы и непосещенные семинары сразу и прервался лишь для того, чтобы объявить о своей болезни. Вид у него и правда был нездоровый — кожа белая и восковая, словно калла, — но не больше обычного.