— Там все непросто — чиновник озадаченно нахмурил брови — Есть некая очередь. Дело-то ваше личное, не государственной важности, у него и ход другой.
— Государственной — заверил его дядюшка — Государственной. Вы ко мне нынче на обед загляните, мы это обсудим.
— Почему нет? — покладисто согласился чиновник — Обед — это хорошо. Но только без вина. Печень, знаете ли, пошаливает.
У дядюшки и впрямь все было на мази. Четверо крепышей в такой же серой судейской одежде, шустро надели на нас кандалы, освободили от остатков оружия, которое их начальник прихватил с собой, а после шустро повели на выход.
— Что, вы тоже против нас будете свидетельствовать? — не удержавшись, спросил я у сестер Гарольда, которые так все это время и просидели молча — Тоже любопытно глянуть, как нам руки-ноги рубить будут?
Ответа не последовало.
— Да какая вам разница? — без тени недовольства, и даже как-то учтиво сказал мне судейский — В Силистрии показания женщин судом не рассматриваются. Кто будет им верить, по крайней мере, находясь в здравом уме?
За воротами нас поджидала черная карета с задернутыми шторками окнами и без каких-либо гербов на дверях. Нас шустро запихнули в нее, и она мигом тронулась с места.
Что меня немного удивило — к нам никто не присоединился. В смысле — в карете кроме меня и Гарольда никого больше не было. У нас в Раймилле тоже такие черные экипажи имелись, правда, немного по-другому выглядящие, но назначение у них было аналогичное — перевозка опасных преступников. И тех, что на корону злоумышляли, и тех, что попроще — убийц там, или насильников. Как правило, везли их после оглашения приговора от тюрьмы до Веселой площади, где злодеи и заканчивали свои дни в петле или от топора палача.
А здесь — ничего подобного. Нет, с каждой из сторон кареты на приступках у дверей имелось по дюжему молодцу в сером, и на козлах двое устроились, но это все не то. Вот у нас, помню, по четыре судейских прямо в карету набивалось. Сам видел не раз такое на Веселой площади — сначала слуги закона из экипажа вылезают, а уж потом преступник, цепями звеня, выбирается.
Я-то на казни любил дома ходить. Нет, сам процесс мне не нравился, чего в нем хорошего? И потом — сейчас вон тот бедолага на эшафоте, а завтра, не приведи боги, ты сам. Подумать страшно. Но вот по чужим карманам шарить в то время, когда злодея жизни лишают, просто прекрасно. Все кричат, все ждут чужой смерти, а потому за своим добром следят не так внимательно, как обычно. Я как-то раз у одного благородного кошель таким образом стянул, так в нем аж два золотых оказалось, и еще серебра добрая пригоршня!