Полно-не полно, а дни в узилище пробежали довольно быстро. Нет, каждый из них по отдельности был длинен невероятно, поскольку был наполнен духотой и скукой. Последняя особенно донимала. Ворон приучил нас к тому, что каждая прожитая минута должна быть использована со смыслом, а здесь для нас основным развлечением являлись ловля мух и созерцание удивленного лица охранника, с которым он забирал у нас пустые деревянные тарелки, на которых приносили тюремную пищу. Просто всякий раз он был уверен в том, что мы не будем ее есть, и всякий раз мы его разочаровывали. Он даже заподозрил, что мы из вредности выкидываем ее в то отверстие, через которое к нам в камеру попадал хоть какой-то солнечный свет, но мы снова его обескуражили, с удовольствием отобедав на его глазах, расширившихся от удивления невероятно.
Насколько я понял, мы были первыми благородными, которые с аппетитом употребляли то, что готовили на тюремной кухне, остальные родовитые узники предпочитали давать ему деньги, на которые он покупал им разносолы и имел с этого немалую прибавку к жалованию.
Откуда бедолаге было знать, что после Вороньего замка местная еда нам казалась более чем сносной. Да она, по сути, и была таковой. Не соврал тогда судейский. Разве что остра чрезмерно, но, насколько я понял, такова особенность здешней кухни вообще.
Вот и во вторник утром нам дали на завтрак по куску вареной говядины, ломтю хлеба и по приличной порции гороховой каши.
— Хорошо, что до сегодняшнего дня такую кашу не давали — заметил я, вытирая дно тарелки коркой хлеба.
— Почему? — удивился Гарольд — Как по мне, так она очень ничего.
— А спать потом как? — резонно заметил я — Днем, согласно заведенной нами традиции? Она как раз к тому времени переварится, и как мы начнем на пару с тобой… Ну, ты понял. И ведь самая духота в это время. Добро бы еще ночью…
— Согласен — Монброн облизал ложку — Но все равно я бы еще одну тарелочку съел. Вкусно было.
— Вкусно — согласился с ним я — Да и какая теперь разница. Все равно днем нас здесь уже не будет.
Мы уже знали о том, что к королю нас не повезут, и дело наше будет рассмотрено как раз утром вторника одним из верховных судей. И о том, что на оправдательный приговор, как и на быструю смерть, вроде повешения или отрубания головы, нам рассчитывать не стоит, тоже знали. Четвертование, не меньше. Об этом нам в воскресенье вечером сообщил все тот же судейский. Сделал он это по просьбе дядюшки Тобиаса, о чем упомянул отдельно, при этом никакого злорадства в его голосе не было, человек просто выполнял ту работу, за которую ему было заплачено. Даже оскорблять его после этого не захотелось. А за что?