Я так и не узнал, было ли это его имя или фамилия.
Однажды ночью я проснулся и понял, что в номере кто-то есть.
— Роман?
Я включил свет, но номер оказался пуст.
Я даже проверил душевую и шкаф. Выключив свет, я снова почувствовал чье-то присутствие.
— Сара? — наконец спросил я. Потом: — Натали? Это ты, Нат?
Молчание.
С таким же успехом я мог позвать Наполеона или Моисея. Эта мысль причинила мне боль. Но я не мог отделаться от ощущения, что в номере кто-то был.
Этот «кто-то» не казался опасным. Я лежал в темной комнате и вспоминал разговоры в доме Московицев. Ребе Иехуда Нахман цитировал мудрецов, которые утверждали, что умершие близкие никогда не покидают нас, а с интересом наблюдают за нашей жизнью.
Я потянулся за бутылкой, и в этот момент меня пронзила мысль, что мои жена и дочь, возможно, сейчас наблюдают за мной, таким слабым и разбитым в этой грязной комнате, воняющей блевотиной. Во мне уже было достаточно алкоголя, чтобы я мог наконец погрузиться в сон.
Когда я проснулся, почувствовал, что снова один, но лежал и вспоминал мысли, которые одолевали меня накануне.
Позже в тот день я нашел турецкие бани и с радостью растянулся на лавке, окруженный клубами пара, позволяя алкоголю выйти через поры. Затем я отнес грязную одежду в прачечную. Пока она сохла, я зашел в парикмахерскую, где меня плохо постригли. Я распрощался с хвостом. Настало время повзрослеть и измениться.
На следующее утро я сел в машину и покинул Акрон. Я нисколько не удивился, когда машина привезла меня назад в Кидрон во время миньяна. Там я чувствовал себя в безопасности.
Евреи тепло поприветствовали меня. Ребе улыбнулся и кивнул, словно я вернулся с какого-то задания. Он сказал, что комната все еще свободна, и после завтрака я отнес туда вещи. На этот раз я опустошил чемодан, развесив некоторые вещи в шкафу, а остальные рассовав по ящикам.
Осень сменилась зимой, которая в Огайо очень похожа на зиму в Вудфилде, не считая того, что в Огайо менее холмистая земля. Я носил ту же одежду, что и в Вудфилде, то есть длинное нижнее белье, джинсы, шерстяные рубашки и носки. Выходя на улицу, я надевал толстый свитер, вязаную шапочку и старый красный шарф, который мне дала Двора, а также синее пальто, купленное в комиссионке в Питтсфилде в первый год, когда мы переехали в Вудфилд. Я много ходил, лицо краснело от мороза.
По утрам я участвовал в миньяне, что было для меня скорее общественной обязанностью, чем душевной потребностью. Я все еще с интересом слушал их разговоры, которые сопровождали каждую службу, и обнаружил, что понимаю уже намного больше, чем прежде. Комната, в которой сидели мы, находилась по соседству с классными комнатами. Днем туда приходили дети, громко шумели и разговаривали. Некоторые мужчины занимались их обучением. Я хотел было предложить помощь, но понял, что учителя получают плату, а мне не хотелось отбирать ни у кого средства к существованию. Я много читал старые еврейские книги, время от времени задавая ребе вопросы, которые мы с интересом обсуждали.