Он снял со спинки кровати свежий комбинезон и сунул в штанины свои большие белые ступни, старясь не потревожить брата Сэма, который, не просыпаясь, уютно перевалился на гору одеял, образовавшуюся на оставленной Артуром кровати. Он часто слышал, как пятницу именуют Черной — по названию одного из давних фильмов Бориса Карлова, — и всегда удивлялся такому определению. Ибо пятница — день получки, хороший день, а слово «черный» больше подходило бы понедельнику. Черный понедельник. В этом есть хоть какой-то смысл: голова раскалывается после пьянки, в горле саднит от песен, глаза затуманены после просмотра слишком большого количества фильмов или сидения перед телевизором, в душе чернота и злоба, ибо в очередной раз начинается тягомотная рабочая неделя.
Внизу со скрипом открылась дверь на лестницу.
— Артур, — окликнул его отец мертвенно-угрожающим понедельничным голосом, от которого внутренности переворачиваются, потому что исходит он, кажется, из могилы, — ты оторвешь когда-нибудь задницу от кровати? На работу опоздаешь. — Он негромко, чтобы не разбудить мать и еще двух других остающихся пока в доме сыновей, прикрыл дверь.
Артур взял с каминной полки полупустую пачку сигарет, расческу, десятишиллинговую банкноту, горсть монет, сохранившихся после посещений пабов, букмекерские выкладки, масленки и рассовал все это по карманам.
Внизу снова заскрипела дверь.
— Ну?
— Я только сейчас тебя услышал, — прошептал Артур.
В ответ раздался громкий стук.
Последовала необходимая кружка чая, а потом — привычный конвейер.
Понедельник — всегда самое худшее; к среде втягиваешься в работу, как борзая в погоню. Ладно, туда-сюда, подумал он, но всегда остается Бренда, славная Бренда, с которой так хорошо и которая, если уж решилась, всегда приласкает. До тех пор, конечно, пока Джек не узнает и не захочет свернуть ему шею. Тот еще денек будет. А он, видит бог, настанет. Только сначала я сам ему пасть порву, этому недоумку, растяпе, несчастному ублюдку.
Артур еще раз осмотрел тесную спальню, поочередно останавливая взгляд на двуспальной кровати, придвинутой к окну, блестящем белом горшке, потрескавшихся книжных полках с хозяйством Сэма — линейками, карандашами и ластиками — и самодельном столе, на котором стоял его переносной радиоприемник. Он откинул щеколду в тот самый момент, когда отец в очередной раз потянул на себя лестничную дверь и задрал голову, готовый проскрипеть своим угрожающим, бередящим внутренности понедельничным голосом, что пора спускаться.
Однако, несмотря на сердитый тон, Артур застал его за столом умиротворенно потягивающим чай. В усовершенствованной печке — семья потратила на это тридцать фунтов — весело потрескивал огонь, в комнате было тепло, стол накрыт и чай заварен.