– А в какую армию ты намылился, Квакенбуш? К Муссолини?
– Не-е, он же краут[14].
– Он – краутский шпион.
– Сколько взрывчатки ты сегодня заложил под рельсы, Квакенбуш?
– А я думал, что всех Квакенбушей интернировали после Перл-Харбора.
На это Бринкер заметил:
– Его не нашли. Он спрятался под кустом и перестал квакать[15].
К концу дня мы все изнемогали от усталости.
Возвращаясь с вокзала в школу в сгущающихся сумерках, мы нагнали долговязую фигуру, скользившую вдоль улицы по заснеженной обочине.
– Вы только посмотрите на Лепеллье, – раздраженно начал Бринкер. – Что он о себе возомнил? Что он снежный человек?
– Он просто катался на лыжах по окрестностям, – перебил его я. Мне не хотелось, чтобы все нервное напряжение сегодняшнего дня обрушилось на Чумного. – Ну как, нашел плотину? – спросил я его, когда мы поравнялись.
Он медленно повернул голову, не останавливаясь, продолжая поочередно отталкиваться то одной, то другой палкой и продвигая вперед то одну лыжу, то другую, работая ритмично, но слабо, без размаха, как самодельный маломощный поршневой двигатель.
– А ты знаешь, да, нашел. – Он расплылся в улыбке, словно бы предназначавшейся не одному мне, но всем, кто готов был разделить с ним эту радость. – И на нее действительно интересно было посмотреть. Я сделал несколько снимков. Если они получились, я принесу и покажу их тебе.
– Что за плотина? – поинтересовался у меня Бринкер.
– Это… ну, маленькая плотина, которую он когда-то видел, она находится выше по реке.
– Я не знаю никакой плотины на реке.
– Ну она стоит не на самом Девоне, а на одном из… притоков.
– Притоки?! У Девона?
– Да так, знаешь, маленький ручеек.
Он в недоумении сдвинул брови.
– И что представляет собой эта плотина?
– Ну-у… – Полуправдой его все равно с толку было не сбить, поэтому я признался: – Это бобровая плотина.
Под тяжестью этой новости у Бринкера опустились плечи.
– Вот где нужно прятаться, когда в мире идет война. В школе для фотографов, снимающих бобровые плотины.
– А сам бобр так и не показался, – вставил Чумной.
Бринкер не спеша повернулся к нему и издевательски воскликнул:
– Что ты говоришь?!
– Ага. Наверное, я подбирался неуклюже, он услышал и испугался.
– Ну что ж. – Нарочито сочувственный тон Бринкера подразумевал величайшую иронию. – Ничего не поделаешь.
– Да, – согласился Чумной после задумчивой паузы. – Ничего не поделаешь.
– Ничего не поделаешь: мы пришли, – сказал я, подталкивая Бринкера за угол, куда сворачивала дорожка, ведущая к его спальному корпусу. – Пока, Чумной. Я рад, что ты ее отыскал.
– А как у вас день прошел? – крикнул он нам вслед. – Как потрудились?