Отныне только ночь. И серебро покровом.
Скитаться без любви — здесь в солнце нет нужды.
Пусть будет холод звезд — прощальным твоим словом.
А свет их в небесах — светом очей суровых,
Что страннику вовек нужней глотка воды.
«Трубадур и в поход ходит с дульцимером», — усмехнулась Катрин, прошептала благодарственную молитву, пониже натянула на глаза капюшон и зашла внутрь гостиницы, которая слабо освещалась парой факелов.
Увы, мне холод звезд дороги не подскажет.
Увы, скитальцам он — не страсти поцелуй.
Разлуки и беды торжественно на страже,
Он между нами лишь могильным камнем ляжет,
Но слез своих камням, Катрина, не даруй.
Маркиза озабоченно шла по коридору гостиницы за служанкой, которой было велено проводить нового постояльца. Ни за какие деньги ей не удалось получить отдельную комнату. Самое большее, чего удалось добиться, это выпросить, чтобы у нее был лишь один сосед.
За то время, что она пререкалась с хозяином, песня умолкла, и шаги гулко раздавались в тишине коридора. И что ей делать дальше? Стучать в каждую дверь? Серж говорил, что она слишком умна. Да она глупа, как утка! Теперь маркиза отчетливо понимала, какую дурость затеяла.
Служанка остановилась, постучала в дверь и толкнула ее, пропуская Катрин внутрь.
Серж убрал в сторону дульцимер и устало потер виски. Он глядел на звезды в окне крошечной комнаты, служившей ему пристанищем в эту ночь. Глядел и ни о чем не думал. О чем ему было думать? Ему, еще в это утро имевшему жену, любовь, счастье, будущее. И раньше наступления полудня потерявшему и жену, и любовь, и счастье, и будущее. Сердце его неспешно толкало кровь по венам, а сам он будто замер, ничего не чувствуя, ничего не зная, ни во что не веря. Если он был сосудом, то сосуд опустел.
Себя почти не помнил. Нет, отчетливо вспоминал, что с ним происходило. Сначала поцелуй короля и его жены. Потом отвратительный скандал и с королем, и с Катрин. Спешное решение немедленно уехать, лишь бы не видеть вновь ее умоляющих глаз. Только не в Конфьян, где им придется изо дня в день жить во лжи. А притворяться Серж Скриб не мог и не хотел. Он помнил, как ему седлали Игниса. Помнил, что, не в силах заставить себя смириться, вновь и вновь бросал взгляд на окна Катрин. И знал, что даже если она выглянет — все равно уедет.
Но самого себя маркиз-трубадур не помнил. Сам он все еще стоял у той проклятой липы и смотрел, как король целует его жену.
Любила ли она его или только говорила, что любит? Отрежь ему руки, чтобы он не смог более перебирать струны дульцимера, а он все равно бы твердил, что ее чувство к нему истинно. Потому что знал цену истине. Но был король, который выбрал Катрин. И было что-то еще, что заставило ее целовать короля. Любить женщину, которая ему не принадлежит, было бы мукой, на какую решился бы лишь сумасшедший. Серж Скриб был сумасшедшим. Но жить с женщиной, которая делит ложе не только с ним, и все-таки ее любить — стало бы истинной пыткой. Сумасшедшие тоже боятся боли.