Мухортый и его седок сгинули в редеющих сумерках, оставив позади долгие пересуды о приметах: днем на постоялый двор налетели такие гости, что хоть в гроб ложись по своей воле! А крыша у стариков оказалась починена лучше, чем сделал бы первый плотник из большого села, за серебряную денежку…
— Бунга, тебе масть как, не в тягость? — виновато спросил Ул, устраиваясь полдничать за бродом, куда по мысли старика он должен был добраться лишь к сумеркам.
Рассёдланный конь мирно фыркнул, блаженствуя по шею в воде.
— Эй, ты же вылиняешь, — запоздало спохватился Ул, сломал лепёшку и показал коню половину. — И так всякий день масть обновляется. Вернусь, украду у тех торгашей бак для смешивания краски и утоплю. Мошенники! То есть я обещал Монзу не воровать, но почему он прав а я нет, так и не понял. Значит, я тоже могу быть прав? Иногда.
Бунга задумчиво принюхался, кося карим глазом на хлеб и не спеша покинуть реку. Вздохнул и всё же потянулся к гостинцу, без спешки выбираясь на берег.
После протирания пучком травы масть вовсе перестала иметь хоть какое название. Ул лёг, глядя в небо и морща лоб, принялся шёпотом перебирать допустимые названия.
— Чалый? Ох, о чем я думаю…
Из Тосэна Ул выехал поздним вечером. День после бала весь оказался истрачен на убеждение баронессы, матери Лии. Следующий пришлось израсходовать, помогая Монзу рисовать две копии гербового договора и составлять письма в столицу. Еще до сумерек в глазах потемнело от усталости, но Ул смог при маме сделать вид, что бодр и готов в дорогу. Травница верила, как ей и было соврано самом Монзом: сын намерен навестить доброго дядьку Сото…
Покинув город, Ул оставил коня и вернулся, добыл краску у мошенников, промышляющих перепродажей ткани, умыкнутой с разных складов. В темноте он перекрасил золотого Бунгу, притягивающего взгляды и сплетни. Пока конь сох, ночь занавесила закат, кинула лунный серп на облачный камень и принялась править его до остроты, важной в первый укос. Трава пахла медом и росой. Ул брёл босиком, щурился от тихой радости, вёл в поводу коня. До самого рассвета нёс на голове седло… а когда солнышко помогло различать без ошибки цвета, пришло время прятаться в лес.
Знаменитая масть боевых нобских скакунов — алое золото — превратилась в загадочную зелёную бронзу. Показать такую хоть кому на дороге было решительно невозможно. Днём Бунга был повторно выкрашен в более тёмный тон, всю ночь бежал резвой рысью… и вылинял. Так повторялось третьи сутки. Дорога двигалась неплохо, даже скорее, чем намечал Сэн. Конь оказался резв и неутомим. Но Ул не высыпался, злился на свою никчёмную ловкость, на пройдох мошенников — как будто бывают мошенники честные! И на Монза, приказавшего оставаться неприметным.