Спину пробирала лихорадочная, крупная дрожь.
Ночью, завершив дела с ловлей подарка для Лии, Ул задремал, и тогда щеку погладил ветерок, в ухо шепнулось нечто лиственное, перед приоткрытыми со сна глазами краешком мелькнуло перламутровое видение — словно мотылёк оставил след пыльцы в тумане… Пойди поймай! Не проще, чем прибрать в ладонь падающую звезду: след есть, а звезды уже и нет. И дырки в небе, где место освободилось, не видать. Ул ночью потянулся к чуду — и в ладони ничего не осталось, только ощущение неосторожно разорванной паутины.
Лия лежала в саду, на той же кровати. Она казалась бледнее вчерашнего и кусала губы. Сердитая золотая женщина сменила платье на еще более яркое и навешала новые украшения на запястья, шею… Мать Лии соизволила лично влепить «негоднику» подзатыльник и старательно протёрла руку платком.
— Я жалею, что поддалась на каприз. Ей хуже, — в голосе звенели льдинки. — Отдай, что принёс, и убирайся.
— Вам придется немного подождать, я быстро, — пообещал Ул. Низко поклонился и добавил, упрямо не замечая гнева хозяйки богатого дома. — У меня уговор с другим человеком, с вами уговора нет. Для вас я не стал бы искать птицу. Простите.
— Да ты не паучок, ты тварь ядовитая, — опасно тихо выговорила золотая женщина, глянула на дочь, поджала губы и удалилась за плотную зелень вьющихся стеблей.
Ул огляделся, выбрал место и полез на дерево, попросил подать клетку и сам подвесил. Великан, вот уж кто не был равнодушен — помог, хотя вряд ли хозяйка одобряла его поведение. Затем работники богатого дома приволокли бадью и установили под деревом, в тени. Ул ещё раз оглядел сделанное и остался доволен. Поднял раскрытую ладонь, посвистел. Птаха спорхнула из клетки, в которой ещё ночью были выломаны два прута.
Птаха села на жёрдочку указательного пальца, и Ул плавным движением опустил руку, продолжая посвистывать.
— Мы знакомы давно, с весны, — сказал он, рассматривая птаху при свете дня и заново радуясь, как всё складно получается. Будто он вправду поймал на ладонь перламутр из сна. — Это зорянка. Лия, я пересажу её к тебе. Она не клюётся.
— Она ручная? — Лия порозовела от прилива радости, глаза заблестели.
— Не особенно. В её гнездо лез дикий кот, я прогнал. С тех пор мы не виделись. Птенцы уже улетели, я думал, трудно будет найти её, но мне повезло. Я сказал, что прошу вернуть долг.
— Тебя понимают птицы?
— Нет… то есть не знаю. Не думал. Одна вот поняла. Она, пожалуй, согласна петь тебе. В саду ей будет хорошо. Только не чини клетку, не пробуй удержать зорянку силой. Я почти закончил, — Ул покосился на сердито шуршащие вьюны зелёной загородки. — Лия, послушай внимательно. Даже… Закрой глаза, так правильно. Закрой и слушай. Так… ага… — Ул и сам зажмурился. Помолчал, выравнивая дыхание, и стал выговаривать слова в том ритме, что почудился в ночном ветерке. — Каждый день, пока поёт птаха, станет годом… каждый день, пока цветёт кувшинка, станет радостью… я бы желал дать много… но черпать допустимо лишь то, что есть в колодце… прости, если дар нехорош… его теперь не вернуть, слова сказаны.