— Эла. Я сказал, что прошу выйти в сад и хочу представить вас, я успел… когда жизнь еще принадлежала мне. Я все же представлю вас. Помоги встать. Голова кружится. Отчего так дурно, будто удавка на шее? Темно, совсем темно… и воздуха мало.
Ул подставил плечо и подождал, пока Сэн справится с собой и встанет в рост, опираясь на ограду. Затем стало можно обернуться, чтобы наконец-то выяснить, как выглядит «оттепель души», достойная стольких стихотворных потуг.
— Цветочный человек, — ломким голосом позвала Лия.
Это был удар в сердце. Смертельный. Выдохнув остатки жизни и воздуха, Ул уже не мог пропихнуть в сухое горло ни звука, ни вдоха.
Незнакомая взрослая Лия переросла умирающую девочку с прозрачными пальцами на три года — и на целую вечность. Темные волосы взрослой Лии были уложены в причёску, на умеренно загорелых щеках лежал плотный румянец, от худобы не осталось и следа. Смотрит эта Лия на старого знакомца — сверху вниз. Не из гордости, просто теперь она выше, и это больно. Очень больно. Безнадежно, навсегда больно.
Золотое лето умчалось в прошлое, Ул стоял в тёмном саду, ощущая себя призраком чужого детства. Призраком, не способным меняться, ведь каким его помнят, такой он и явился из сумерек — маленький, тусклый… Захотелось оглянуться на Сэна, но шея не послушалась, не повернула каменную глыбу головы. В Заводи у сына травницы не было друзей, не сложилось. В Заводи Ул научился в одиночку не уступать того, что полагал ценным. Но Сэн, первый настоящий друг за всю жизнь, украл самое дорогое так, что нельзя оспорить его правду! Хотя разве честно сравнивать короткую дружбу — с трехлетним ожиданием золотого лета?
— Цветочный человек, — повторила Лия, её улыбка стала увереннее. — Мама ужасно кричала, хотя она редко позволяет себе повысить голос на меня. Я поверила, что сожгут деревню, вот как она кричала. Прости… я не посмела искать тебя до самой осени. А когда твоя птица улетела, мы тоже покинули дом. Насовсем. Но ты нашёлся, наконец-то… Ты умеешь находиться, когда мне совсем плохо. Я думала, ты вырос, — Лия удивилась и внимательнее вгляделась. — Я сказала Сэну, что он наверняка пишет ужасные стихи, и это все равно не важно, поскольку я обязана кое-кого повидать прежде, чем возьмусь читать их.
— Эла? — ошарашено зажмурился Сэн. — Что ты говоришь?
— Лия, — кое-как разжав зубы, поправил Ул.
— Лионэла Ома Икава, по линии названого отца — Тэйт, — представилась Лия и заученным движением вежливости повела рукой, будто указывая на кресло. — Я не называла домашнее имя никому вне семьи, кроме Ула. Ул сразу назвался тогда… он мой цветочный человек. — Лия улыбнулась, руки вспорхнули в жесте смущённого извинения. — Я не знаю, что это означает. Три года назад одно, теперь другое, а при этой встрече, после слов графа… уже ничего не понимаю. Я тогда впервые осознала дар. У меня очень болело сердце, когда я смотрела на тебя, Ул. Ты был… погашенный. Я постаралась сделать тебя ярким… Живым? Это было от всей души. Я — белое золото, редкая смесь кровей, обычно мы не имеем способностей, то есть пока они слиты воедино, для нас нет развития. Так написано в родовой книге Икава. Еще сказано, что белое золото без развития дара беззащитно, и такие, как я, умирают, не достигнув пятнадцати. Мы принимаем на себя даже бессильные проклятия ничтожных завистников. Мне было тринадцать в то лето, а выглядела я, пожалуй, не старше десяти.