Когда детектив Чанг уходит, мы с Мэри сидим в допросной, радуясь, что здесь нет двустороннего зеркала, и я роняю голову на руки. Моя прежняя жизнь закончилась, и очень скоро уже никто не будет относиться ко мне по-прежнему. Я собирался в конце концов сказать… – ну, через несколько лет, может быть. Когда уже стану знаменитым питчером, а потому неприкосновенным. Но не сейчас. И не так.
– Купер! – Мэри трогает меня за плечо. – Твой отец заинтересуется, почему мы до сих пор здесь. Тебе надо с ним поговорить.
– Не могу, – отвечаю я автоматически, сам слыша свой акцент.
– Твой отец тебя любит, – произносит она тихо.
Я чуть не начинаю смеяться. Папа любит Куперстауна. Он любит, когда я выбиваю в аут серию соперников, любит внимание модных скаутов, любит видеть мое имя бегущей строкой в новостях спортивного канала. Но меня? Меня он даже не знает.
Я не успеваю ответить, как раздается стук в дверь. Папа просовывает голову в комнату и щелкает пальцами.
– Закончили? Я хочу домой.
– Все уже, – бросаю я.
– А какого черта вообще это было? – спрашивает он у Мэри.
– Вам с Купером нужно будет поговорить, – отвечает она, и у папы выступают желваки на скулах. Какого черта тогда мы тебе вообще платим? – написано у него на лице. – После этого мы обсудим следующие шаги.
– Фантастика, – бурчит он.
Я встаю, протискиваюсь в узкую щель между столом и стеной, прохожу, сутулясь, мимо Мэри. Мы идем молча, один за другим выходим через двойные стеклянные двери, и Мэри прощается.
– Пока, – бросает папа и сердито идет к нашей машине на дальнем конце парковки.
Я напряжен. Машинально пристегиваюсь, сев в джип следом за ним. Как начать? Что сказать? Сказать ему прямо сейчас или приехать домой, где мама, и бабуля, и… боже мой, Лукас?
– Что это вообще было? – спрашивает папа. – Почему так долго?
– Новые улики, – безжизненно отвечаю я.
– Да? Какие?
Не могу. Не могу, когда мы с ним вдвоем.
– Давай дома.
– Даже так, Куп? – Папа бросает на меня взгляд, обгоняя медленный «Фольксваген». – Серьезные неприятности?
У меня начинают потеть ладони.
– Подождем до дома, – повторяю я.
Мне надо сказать Крису, что произошло, но я не решаюсь ему написать. Надо поехать к нему и объяснить лично. Еще один разговор, который что-то во мне убьет. Крис живет открыто с одиннадцатого класса. Его родители художники, для них в этом нет ничего страшного. Там было что-то вроде: «Ну да, мы давно поняли. Чего ты так долго тянул?» Он на меня не давит, но тайные встречи – не тот образ жизни, который ему хочется вести.
Я смотрю в окно, барабаня по ручке двери всю дорогу до дома. Папа подъезжает, и наш дом высится передо мной: большой, знакомый – и сейчас мне меньше всего хочется в нем оказаться.