Дуэль и смерть Пушкина (Щеголев) - страница 409

С. 118. Французская цитата из письма Пушкина переводится: „Я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какое бы то ни было сношение с вашей“.

С. 118. Запись в дневнике А. Н. Мокрицкого, о которой упоминает Щеголев, сделана 25 января. В дневнике читаем: „Сегодня в нашей мастерской было много посетителей — это * у нас не редкость, но, между прочим, были Пушкин и Жуковский. Сошлись они вместе, и Карл Павлович угощал их своей портфелью и альбомами. Весело было смотреть, как они любовались и восхищались его дивными акварельными рисунками, но когда он показал им недавно оконченный рисунок: „Съезд на бал к австрийскому посланнику в Смирне", то восторг их выразился криком и смехом <...>. Пушкин не мог расстаться с этим рисунком, хохотал до слезли просил Брюллова подарить ему это сокровище, но рисунок принадлежал уже княгине Салтыковой, и Карл Павлович, уверяя его, что не может отдать, обещал нарисовать ему другой. Пушкин был безутешен: он с рисунком в руках стал перед Брюлловым на колени и начал умолять его: „Отдай, голубчик! Ведь другого ты не нарисуешь для меня, отдай мне этот". Не отдал Брюллов рисунка, а обещал нарисовать другой. Я, глядя на эту сцену, не думал, что Брюллов откажет Пушкину. Такие люди, казалось мне, не становятся даром на колени перед равными себе. Это было ровно за четыре дня до смерти Пушкина» (Я. в восп. 1974. Т. 2. С. 291-292). .

С. 122. Пушкин... открылся княгине Вере Федоровне... Выше (см. с. 488—489) приведено свидетельство Вяземской, написанное по свежим следам событий. Там она пишет, что Пушкин впервые сказал ей, что письмо отослано не 26, а 25 января.

С. 122. В рассказах Н. М. Смирнова... Эта характеристика Меджениса принадлежит не Н. М. Смирнову, а А О. Россету (см.: П. в восп. 1974. Т. 2. С. 316). Perroquet malade — больной попугай (фр.).

С. 123. Дело отложено, я предупрежу вас {фр.).

С. 123. Явно недостоверное сообщение. Сообщение П. П. Вяземского соответствует действительности. Его подтверждают В. Ф. Вяземская и С. Н. Карамзина (см. выше, с. 489).

С. 126—128. Объяснение, которое дает Щеголев расхождениям в показаниях современников и в конспективных заметках Жуковского, представляется убедительным. „В 12-м часу утра“ (до прихода Данзаса) у Пушкина успел побывать библиофил Ф. Ф. Цветаев. „Пушкин был весел", — вспоминает он (см.: JIH. Т. 58. С. 138).

С. 130. Я хочу теперь посвятить вас во все {фр.).

С. 131. Французский текст условий дуэли см. выше, с. 265.' М. И. Яшин в статье „История гибели Пушкина" (Нева. 1968. № 2, 6; 1969, № 3, 4, 12) сделал попытку доказать, что дуэль велась не по правилам, поведение секундантов не соответствовало дуэльному кодексу, что д’Аршиак и Дантес вели\себя бесчестно, а Данзас шел у них на поводу. Иначе говоря, дуэль Пушкина была убийством, организованным Геккернами, которое Данзас не смог разоблачить. Исходными данными является поведение Геккернов в ноябре, когда они всячески противились дуэли, и в январе, когда, по мнению Яшина, они „вдруг" решились на поединок. Яшин называет вызов Геккерна „игрой ва-банк" и пишет, что к ней „был примешан и какой-то нечистый расчет, ибо была же на чем-то основана самоуверенность в благополучном исходе дуэли" (№ 12. С. 178). Свои подозрения он строит: 1) на письме Геккерна к Пушкину с вызовом, в котором он находит „решительный и отважный тон“ и „угрозы" (например: Я найду средства научить вас уважению"), 2) на словах Дантеса, переданных В. Соллогубом: „Он говорил, что чувствует, что убьет Пушкина, а что с ним могут делать, что хотят: на Кавказ, в крепость — куда угодно" (Я. в восп. 1974. Т. 2 С 468) и 3) на разговоре Дантеса с женой в день дуэли, когда он сказал ей, что „боится, что будет арестован". Но разговор с Соллогубом состоялся еще в период ноябрьского конфликта, когда, как пишет сам Яшин, „Геккерны всеми способами отделывались от вызова Пушкина, прося отсрочки" (N° 12, С. 179). Тон письма Геккерна определялся его содержанием — это был картель, и оскорбленная сторона пыталась сохранить достоинство. Слова же Дантеса о возможном аресте, скорей всего, явились не понятым Екатериной намеком, сделанным, может быть, с расчетом предотвратить дуэль. В январе, как и' в ноябре, Геккерны не рвались в бой. Именно этим объясняется, почему Пушкин, приняв твердое решение о поединке, постарался сделать все, чтобы избежать возможных помех. Его решимостью драться вызван и оскорбительный тон письма к Геккерну, и выбор в секунданты лицейского друга Данзаса. Обвинения против Данзаса Яшин строит на основе дуэльного кодекса. Яшин сообщает, что кодекс предписывал секундантам осмотреть одежду противника, пригласить врача на место дуэли, а непосредственно после нее составить подробный протокол поединка. Ни одно из этих условий не было выполнено. Яшин называет три дуэльных кодекса, известных в пушкинское время (British Code of Duel. 1824. London, Clere Smith; Cavarin, Brilliant. Essai sur le duel. 1819; Chateauvillard. Essai sur le duel. 1836.-см.: Яшин М. И. История гибели Пушкина/'М» 12. с. 178). В наиболее обстоятельном кодексе, составленном Шатовиларом, присутствие врача предусматривается только в случае «поединка при одном заряженном пистолете" (с. 79), „протоколами" поединка называются условия дуэли, составленные секундантами, а составление протокола после поединка не упоминается вовсе. Автор кодекса рекомендует противникам „не сходиться ближе 15 шагов". В случаях „исключительного поединка" расстояние может быть уменьшено вплоть до выстрела в упор, но автор советует „в целях человечности не сходиться ближе, чем на 10 шагов" (с. 74)—именно таким было расстояние между барьерами на дуэли Пушкина и Дантеса. При „исключительных дуэлях" разрешаются также отступления от правил кодекса, и ход поединка определяется условиями, составленными секундантами. Чтобы соотнести поступки Данзаса с дуэльным кодексом, необходимо выяснить, как относился к дуэльному кодексу сам Пушкин. В день дуэли в 10 часов утра у него еще не было секунданта, и в ответ на настойчивые напоминания д’Аршиака поэт писал, что он не согласен ни на какие переговоры между секундантами, потому что не хочет „посвящать петербургских зевак в свои семейные дела" и что своего секунданта он привезет лишь на место встречи и даже согласен заранее принять секунданта, которого выберет ему Геккерн, а также предоставляет противнику выбор часа и места, „по нашим, по русским обычаям,—заключает поэт,— этого достаточно" (Акад. Т. 16. С. 225—226). Это было демонстративное противопоставление дуэльного законодательства —бытующей практике поединков в России. Отказ Данзаса от осмотра одежды Дантеса Яшин называет „игрой в благородство" (№ 12 С. 192). Однако мы не знаем ни одной дуэли и ни одного литературного описания дуэли, когда бы секунданты осматривали одежду противников, — подобная проверка могла поставить проверяющего в смешное положение, вызвать пересуды, возмущение и даже новую дуэль. В качестве примера „неукоснительного выполнения" правил дуэли Яшин приводит поединок Шереметева с Завадовским, когда Завадовский отдал своему секунданту Кавелину часы, „чтобы ничем не быть защищенным" (там же. С. 194). Поведение Завадовского— скорее бравада, чем следование кодексу. Пушкин во время дуэли имел на себе часы (об этом свидетельствует В. А. Нащокина —см.: П. в восп. 1974. Т. 2. С 207), а Лермонтов перед дуэлью взял у Е. Г. Быховец на счастье и положил в карман золотое бандо (см.: М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1964. С. 354, 355), однако мы не сомневаемся в их благородстве. Возможно, что протокол, составленный на месте, прибавил бы некоторые подробности к нашему знанию обстоятельств поединка, но вряд ли следует обвинять друга Пушкина в том, что он „даже не знал толком, куда ранен Дантес, следовательно, и не осматривал его, хотя должен был настоять на составлении протокола поединка" (Нева. 1969. М° 12. С. 192). У Данзаса была другая забота — скорей доставить раненого Пушкина домой. Отсутствие врача причинило Пушкину лишние страдания, но нельзя писать, что это „сыграло трагическую роль" —поэт был ранен смертельно. Рассуждения об осмотре одежды Яшин связывает с проблемой панциря на Дантесе. В наши дни возникла и оказалась очень устойчивой легенда о том, что во время дуэли на Дантесе была кольчуга или какое-то иное защитное приспособление и потому он не был убит, а отделался легким ранением. Современники думали иначе; они считали, что пуля, пробив руку Дантеса, наткнулась на пуговицу сюртука и рикошетировала. О пуговице пишут многие современники — Жуковский, Вяземский, С П Карамзина, Либерман, Люцероде (см. с. 155, 332, 339 наст, изд., Карамзины. С. 168). Так думал и секундант Пушкина Данзас, а он был боевой офицер и хорошо знал свойства и возможности пуль. Легенда о кольчуге возникла в начале 30-х гг. с легкой руки В. В. Вересаева. Некий архангельский литератор рассказывал ему, будто в Архангельске в старинной книге для приезжих он видел запись о том, что от Геккерна приезжал человек и поселился на улице Оружейников (см. об этом: РахиллоИ. Рассказ об одной догадке/'Москва. 1959. № 12. С 171—178). В 1963 г. легенда о кольчуге обрела новую жизнь —была распространена аппаратом ТАСС по всем более или менее крупным газетам Советского Союза под сенсационным заглавием „Эксперты обвиняют Дантеса". Эксперты (правильнее было бы употреблять единственное число) —это В. Сафронов, врач, специалист по судебной медицине, напечатавший в 1963 г. статью о дуэли Пушкина (Сафронов В. Поединок или убийство?/Нева. 1963. № 2 С. 200—203). Этой же сенсационной теме была посвящена статья В. Гольдинер „Факты и гипотезы о дуэли Пушкина" (Сов. юстиция. 1963. N» 3. С. 22—24). Сенсационное сообщение Сафронова было изложено в популярной книге П. Н. Беркова „О людях и книгах: Из